День милосердия

Кира сдавала экзамены. Вера Алексеевна, приехавшая на время сессии, в первый же день, у плиты, затеяла разговор с Ольгой относительно комнаты: «У вас тут так хорошо, Кирочке так нравится, мне хотелось бы, чтобы она и дальше оставалась у вас. Как вы к этому относитесь?» Ольга, насупившись, молчала. Вера Алексеевна, женщина настойчивая, спросила напрямик: «Это как понимать? Отказ?» Ольга протирала посудные полки, с грохотом двигала кастрюли, миски, чашки и вдруг остановилась с тряпкой в руках: «Со мной-то че говорить? Я тут сама квартирантка, домработница. — Прижимая тряпку к груди, она опустилась на скамью у стены. — Я бы сама ушла куда глаза глядят. Ох, тошно мне тут!»

Она выпустила тряпку, закрыла лицо руками и расплакалась.

Вера Алексеевна, знавшая от Киры о размолвке, обняла Ольгу за плечи: «Ну, ну, Олечка, успокойтесь. Никуда вы не уйдете, все образуется. Петр неплохой человек, добрый». — «Не любит он меня и детей не любит». — «Это бывает, такой момент, когда муж, как бы вам сказать, охладевает, что ли. Будьте внимательны к нему, ласковы, и все пройдет. Поверьте моему опыту». Ольга тряслась в тихих рыданиях: «Тошно мне с ним, ох, тошно. Что де-е-ла-а-ать?» Вера Алексеевна развела руками, дескать, тут уж она бессильна.

Вечером Вера Алексеевна улучила минутку и, когда Петр, взяв книгу, собрался на Ангару, как бы невзначай встретилась ему во дворе. Он уныло выслушал ее просьбу насчет комнаты и вяло махнул рукой:

— Какой я хозяин? Пусть живет, если хочет. Не отказываем.

Вера Алексеевна протянула деньги за два летних месяца, чтобы никому не сдавали.

— Не надо, — сказал он, отводя ее руку. — Все равно будет пустовать.

— Ну как же, как же, возьмите, прошу вас, — заторопилась смущенная Вера Алексеевна, пытаясь сунуть ему деньги. — Для гарантии, чтобы не сомневались.

Он пятился, прятал руки, краснея и бормоча что-то, и вдруг, топнув ногой, твердо сказал:

— Не возьму. Кира нам как своя, а вы — деньги.

Вера Алексеевна опешила. Он круто повернулся и ушел, невысокий, с мешковатой спиной и короткими ногами, в клетчатой рубахе и серых мятых брюках без ремня, с горящими ушами и стриженым затылком. Вера Алексеевна была обескуражена, она решила как-нибудь позднее еще раз поговорить с хозяевами. В крайнем случае на эти же деньги купить им какой-нибудь подарок.

В конце июня Кира закончила сессию — на круглые пятерки. Ее натюрморт — чайник, стакан с чаем и настольная лампа — был вывешен как один из лучших.

На радостях, по случаю окончания первого курса Вера Алексеевна устроила обед, пригласила Петра и Ольгу. (Дядя Гоша все еще лежал в больнице.)

Ольга нарядилась в оранжевую кофту, серую плиссированную юбку, напудрилась, надушилась, нацепила брошь из янтаря. Петр надел белую рубаху и полосатый галстук — огромным узлом — подарок к дню рождения. Оба чувствовали себя неловко, скованно, смущенно хмыкали и старались не глядеть друг на друга.

Обедом дирижировала Вера Алексеевна: накладывала гостям закуску, подливала вина. Все это она делала легко, весело, с присказками-прибаутками, подшучивая над собой и над угощением. Гости начинали постепенно оттаивать. Кира, зная мать, усмехнулась. Вера Алексеевна старалась не просто так — она решила во что бы то ни стало помирить Петра и Ольгу, чтобы затем получить от них твердое обещание сдавать комнату только Кирочке — до окончания училища.

По мнению Веры Алексеевны, очень важно было обойти в начале разговора все щепетильные темы, которые могли бы напомнить о размолвке. Так, ни в коем случае нельзя было говорить про автобусы, про шоферов и вообще про автомобильное дело. Также нельзя было говорить про стряпню, кухню, стирку. О детишках тоже лучше было бы не упоминать.

Вера Алексеевна говорила о реке, как она изменилась за двадцать лет, помутнела и стала теплее; о рыбалке, которой так увлекается ее муж, о гастролях московского театра. Говорила, почти не умолкая. В какой-то момент, Вера Алексеевна знала, что такой момент настанет, они должны объясниться — эта, так сказать, разрядка произойдет здесь, за столом, но чтобы это случилось, надо им помочь, подтолкнуть: метким словом напомнить о ссоре.

Когда было выпито рюмки по три, по четыре и Петр стал розовым, а Ольга похохатывала над каждой маломальской шуткой, они наконец-то взглянули друг на друга, и во взглядах их не было неприязни.

Вот этого-то момента и ждала Вера Алексеевна. Она всплеснула руками, будто вспомнила о чем-то чрезвычайно важном:

— Да, Петя, что же вы молчите, как ваши шоферские дела? Отмучились?

Петр сморщился, жалобно посмотрел на нее, на Ольгу — та откашлялась, построжела лицом, кивнула с таким видом, словно хотела сказать: «Ну-ка, ну-ка, выкладывай, сейчас мы тебе намылим шею». По тону, которым Вера Алексеевна задала свой коварный вопрос, она почувствовала в ней союзницу. Петр густо покраснел и, помаргивая, принялся рассказывать, почему сорвалось в первый раз:

— Я им на шесть вопросов ответил — как от зубов. Сам удивился. А потом заело: ни тпру, ни ну. Долго говорить не могу, язык не ворочается. Чего-то задевает там, вроде как кашей рот забит.