День милосердия

Ольга хихикнула, но тут же строго поджала губы.

— Да знал я! — негромко вскрикнул Петр и пристукнул по столу: — Знал! На этот раз попрошу, чтоб в два приема говорить, с передышкой. И сдам, вот клянусь, сдам! — произнося клятву, он обращался к одной только Кире. Она одобрительно кивнула ему.

Вера Алексеевна соболезнующе вздохнула:

— Трудно вам. Насилуете себя, здоровья не жалко.

— Во, во, а что я говорила! — вскинулась Ольга. — Втемяшилась дурость, дался ему этот автобус, — она поворачивалась то к Петру, то к Вере Алексеевне. — Вот попомни мое слово: задергают тебя на нем, не рад будешь. Так ты восемь часов отъездил и — с приветом, гори все огнем. А там с утра до ночи будешь возить. Денег, говорит, больше. На две копейки! Лучше б, вон дядя Гоша советовал, поросеночка б завели, в столовых корму — от пуза, возил бы задаром. Мясо б на рынок — вот те и автобус! Об мотоцикле мечтает, я ж не возражаю — вот и мотоцикл был бы. А так, сами посудите, откуда ж, с автобуса, что ли? Дети растут — тоже думать надо.

— Вы правы, — печально согласилась Вера Алексеевна. — Все надо, надо, кругом заботы, целыми днями крутитесь, света белого не видите. Я вас понимаю. Вот я вам сейчас про себя расскажу, как у меня получилось. Работала я медсестрой в гарнизонном госпитале. Год это был сорок восьмой, Кирочки еще не было. Сергей, муж мой, только-только демобилизовался и решил поступить в институт, на горный факультет. А я по вечерам петь ходила в хоркружок при Доме офицеров. По радио выступала, первое место на областном смотре заняла. Руководитель был там такой красавец капитан, все говорил мне: «Ну, чего ты, Юргина, тут киснешь, езжай в консерваторию. У меня там друзья, письмо напишу. Большой птицей-певицей станешь. И я из-за тебя в историю войду». И действительно, написал письмо, а я все не решалась. Он, как увидит меня, кричит: «Юргина, смирно! Ты все еще здесь?! Ай-яй-яй! Что же ты безобразничаешь? Время-то идет!» И вот как-то набралась духу и — к Сергею: «Как ты, дескать, отнесешься к тому, если я поеду в консерваторию?» Он, человек горячий, за это и любила, дверь настежь: «Катись!» — и начал мои вещи из шкафа выкидывать. Горный инженер — это, видите ли, очень важно, а пение — так себе, забава, — сказала она с горькой усмешкой и, помолчав, рассмеялась: — Любовь оказалась выше таланта, а может, никакого таланта и не было, просто мне голову морочили. Зато вот, плод любви, — она ласково поворошила Кирины волосы, порывисто притиснула ее за плечи. — Уж она-то действительно талант. Без сомнения!

Кира отстранилась, поправила прическу — смуглое нежное лицо ее горело.

— Мама! Прошу тебя, — с мольбой сказала она.

Вера Алексеевна, тоже раскрасневшаяся, с большими черными блестящими глазами, белозубая — красивая статная женщина — вытянула перед собой крепкие смуглые руки и, откинувшись на стуле, вдруг запела:

У любви, как у пташки, крылья,
Ее нельзя никак поймать…

Голос у нее был сильный, широкий — от сопрано до контральто. Пела она легко, свободно, лишь чуть-чуть помогая себе взмахом руки. Она пела, улыбаясь и озорно играя черными своими глазами: то водя ими по сторонам, то вскидывая к потолку, то лукаво щуря их.

Любовь — дитя, дитя свободы.
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я —
Так берегись любви моей!

Она засмеялась, не кончив арию, сказала:

— Знаешь, Ольга, если женщина ничего другого не может, она должна рожать, рожать, рожать — добрых, умных, талантливых, — рожать и воспитывать. Только в этом есть какой-то смысл.

— Что же вы не рожали больше? — наигранно шутливым голосом спросила Ольга.

— Эх-хе-хе, слишком поздно поняла эту простую истину, — сказала Вера Алексеевна.

Кира обняла ее, заглянула в лицо.

— Мамочка, ты заговорила, как папа, — погрозила она матери. — Стоило мне уехать на полгода…

— А что? — перебила ее Вера Алексеевна. — Он прав, ей-богу, прав. Ну какая еще может быть у бабы сверхзадача? Минимум — родить хорошего человека, максимум — талантливого. — Она вдруг схватилась за голову. — Господи! Как подумаю, что было бы, если б я поехала в консерваторию…

— Ну что, что, что было бы? — смеялась Кира, трогая ее черную корону из приплетенной косы.

— Дурочка, тебя бы не было! Прямо с ума схожу.

— Ах, мама, не будем об этом!

— «Ах, мама, мама, мама, какая вышла драма…» — пропела Вера Алексеевна и порывисто обняла Киру. — Вот мое призвание и оправдание.

— И наказание, — со смехом добавила Кира. — Давайте выпьем за хозяев этого дома, они такие славные и совсем напрасно ссорятся.

Хозяева с удивлением посмотрели друг на друга — Ольга прыснула, Петр шутливо ткнул ее в бок. Примирение состоялось.

Ночью в постели Петр тронул Ольгу за плечо и сказал:

— Слышь, Оля, давай-ка, это, не будем брать с Киры. Ты как?

— Можно, — прошептала она и, как бы невзначай коснувшись его коленями, тихо засмеялась.

Петр глядел в темноту и соображал:

— Подумаешь, тридцатка, — сказал он задумчиво. — Проживем.

— Ага.