День мудрых людей

Беседу прервал вышедший Владимир Михайлович. Прервать-то прервал, но, как и предполагал Иваныч, засел этот разговор в какой-то его чакре (или в чём-то там ещё), да так и остался тромбом-затычкой, и прописанная предками чарка не помогала. Нет-нет, да и вспоминал о нём к месту и не к месту, стараясь беспристрастно определить, права была Надежда или нет. Аргументы за и против, как «нанайские мальчики» в тёмной комнате, беспощадно лупили друг друга почём зря, и не было никакой надежды, что в затянувшемся противоборстве хотя бы один из них когда-нибудь одержит верх, потому что не участвовало в этой битве главное действующее лицо – беспристрастность. И никак не мог Иваныч понять, что надежды этой и быть не могло, потому что даже не догадывался, что беспристрастность по отношению к самому себе для человека – тот самый локоток, который близко, да, не укусишь. Не догадывался, поэтому раз за разом погружаясь в это «почему», облачался в мантию судьи, но из-под чёрного балахона незаметно для уже изрядно помутневшего хрусталика его души непременно выглядывала роба сантехника, а в не совсем чистых руках вместо весов частенько оказывался ржавый гаечный ключ. Ну какая тут беспристрастность? Огорчение одно.

Ну, что ж! Решение принято. Дело за продуктами. Исследовав содержимое холодильника, определился с недостающими ингредиентами, занёс в список, чтобы не забыть, и стал собираться на прогулку, а, заодно, и в магазин. Горячую закуску, по негласному договору, готовил Иваныч. Михалыч обычно добавлял к праздничному столу какие-нибудь недешёвые колбасу и сыр. Алкоголь каждый покупал себе сам. Михалыч предпочитал водку, а Иваныч – коньяк. Единства вкусов в этом вопросе у них не наблюдалось.

– Что ты в нём находишь, Федя? Клопами ведь воняет! – удивился как-то Михалыч.

– Благородный напиток, Вова. Древний. Не каждому дано понять. Его не нюхать, его чувствовать надо, – попытался объяснить свой выбор Иваныч.

– Да какая разница? Древний он, не древний. Если человек выпить хочет, ему без разницы, что бормотуха, что коньяк. Не так?

– Так, Вова, так. Но ты об алкашах говоришь, а мы с тобой к их числу, слава Богу, пока не принадлежим, и, надеюсь, никогда принадлежать не будем. Согласен?

– При чём здесь это?

– Ну, как причём? Коньяк – напиток благородный. От него кровь разжижается. Даже врачи рекомендуют его пить. Не слышал, что ли?

– Ну, почему же не слышал?

– А водку пить они когда-нибудь рекомендовали? Молчишь? То-то! И как ты думаешь, почему? Да потому, что от водки кровь как очумелая делается, и ты, понятное дело, таким же становишься, и всякий раз куда-нибудь да вляпаешься. Поэтому я и пью коньяк, а не водку. Да и древний он. Его во Франции придумали, когда ещё Д`Артаньян жил и французы раз в полгода мылись.

– Да что ты говоришь? Раз в полгода? Во дела! А…! Ну, тогда всё понятно.

– Что тебе понятно?

– За что он Дездемону задушил.

– Кто?

– Д`Артаньян, кто же ещё?

– Путаешь ты, что-то Вова. Д`Артаньян – француз, а там вроде мавр какой-то.

– Да какая разница? Я не об этом.

– А о чём?

– Помнишь, что он ей сказал перед тем, как придушить?

– Что?

– Давай-ка сначала выпьем, чтобы мозги прояснились.

– Давай, – согласился Иваныч.

Выпили. Закусили и достигли такого состояния, когда стали чувствовать себя абсолютно трезвыми, а оно, это состояние, как известно, предполагает усиленное желание пофилософствовать.

– Так вот. Он, по-моему, у неё спрашивал: «Молилась перед сном ты, Дездемона?». Так? – продолжил несколько заплетающимся языком Михалыч.

– Вроде так, – поддакнул Иваныч.

– Ошибались значит. Столько лет ошибались, – горестно воскликнул Михалыч.

– В чём?

– Ну, как в чём? Ну, представь себе: моются люди раз в полгода. Представил? А раз такое дело…, значит он должен был ей говорить не «Молилась перед сном ты, Дездемона?», а совсем другое, – подняв вверх пухлый указательный палец, торжественно произнёс Михалыч.

– Ну, и что, по- твоему, он должен был ей говорить?

– Ну, это же очевидно, Федя! Как ты не понимаешь? Перед сном он должен был спрашивать: «Помылась перед сном ты, Дездемона?». Другое просто нелогично. А тут она…, небось…, не успел он прийти, муж-то…, а она сразу про зарплату. Вся из себя такая…, кошечка такая, мур-мур-мур: «Принёс милый зарплату?» Представляешь? А он и не принёс. Денег в кассе может не было, или ещё чего. Ну, не принёс мужик зарплату. Что тут поделаешь? Сегодня не принёс, потом принесёт! Ну, чё ты из него кровь-то пьёшь? Вот в чём ошибка-то её состояла, Федя. Заходит в спальню, а там…в-о-н-и-щ-а-а-а! Ни продохнуть! Сама полгода не мылась, а зарплату ей подавай. Бабы, одним словом. Чё с них взять? Это же очевидно, Федя. Забыла может, конечно. Помыться забыла, а про зарплату нет. Вот в этом и вся их женская сущность, Федя.

– Ну, и чё?

– Ну, как чё? Сама не мылась, а зарплату ей подавай. Кто ж такую наглую вонючку терпеть будет? Вот он её и того. Одно непонятно…

– Чего?

– Чего он вдруг душить её решил? Мушкетёр ведь. Заколол бы шпагой, и все дела.