День середины лета

Жрица шипит, брезгливо оттирая восковые пятнышки, — и жирные, остро пахнущие ритуальные свечи шипят и плюются вместе с нею. Пусть одаренным не нужны глупые обряды (необходимое действо свершится без огней да песнопений) — но Мила все равно зажигает свечи, тихонько подвывая что-то древнее и бессмысленное. Так проще…

Думы скачут вразнобой, заставляя сбиваться с тяжелого шага.

Конечно, все из-за треклятого разговора! Слова черноглазой ведьмы не желают оставлять в покое душу. Хоть и чует жрица в Славе, как всегда, лицемерие — и, само собой, не станет доверять этой циничной твари, но… это не умаляет правдивости сказанного.

Гениальная Паучиха потеряла контроль над своей затеей, что стало вдруг не на шутку опасным…

Мысли теснятся в голове болезненно и безумно. Сотни мыслей в одночасье — как может быть только у самых сильных одаренных, не боящихся, к тому же, сжечь себя. Мила не препятствует их круговороту. Наоборот, подталкивает, ускоряет, нагнетает, рискуя в любой миг перешагнуть за черту окончательного сумасшествия, но зная, что теперь невозможно по-другому. Коль уж решилась она выполнить задуманное, нельзя останавливаться! Разум приносит сомнения — а любая неуверенность может убить — и, к сожалению, не только ее саму…

Час, и второй утекают со свечами, пока, наконец, жрица не чует в себе нужное отчаянье — крепкое настолько, чтобы без страха совершить то единственное, то поистине безумное, что, несомненно, должно исправить их со Славой оплошность.

Беда в том, что она не делала такого прежде. Знает, что сможет — но все еще боится до визга…

Стоит пожелать — и разноцветные нити расчерчивают в одночасье мир вокруг. До сих пор Мила не позволяла себе их увидеть: до боли удерживала взгляд, не давая привычно расфокусироваться. Теперь же нити трутся об ее тело, сверкают упругим огненным шелком, вызывая резь в почти ослепших глазах и безжалостно раня кожу. Залепляют лицо блеклой грязной паутиной, рискующей рассыпаться от любого вздоха, — и Паучиха старается не дышать. Никогда не знаешь, ЧТО можно задеть, случайно потянув не за ту ниточку!

Судьбы меняются перед ее глазами — то неторопливо, то стремительно, свиваясь так и эдак, путаясь, будто в пляске на невидимом, но яростном ветру. И все же остается в каждой что-то неизменное: там и сям, узелки да косички, фрагменты путаных узоров, порою красивых до слез, порой же рваных и уродливых…

Прежде Мила позволяла себе лишь смотреть: из года в год, проникая все дальше и глубже, сопоставляя этот призрачный клубок пряжи с миром, с людьми и их поступками. Всей жизни не хватило бы, чтоб разобраться даже в том, что казалось простым и близким, здесь — у нее под руками.

Но жрице это было и не нужно. Ту единственную, огненную, нить она видела всегда и везде. Зеленая же вилась с ней совсем рядом — хоть и сплетались сейчас два пути так далеко и зыбко, что пустая случайность могла развести их навеки.

Злостью щедро подогрелось пламя Милиного безумия. Вовсе не для того она столько сил потратила на бестолковую девчонку! Еще никому не удавалось скрыться от Паучихи. Насмешница там, или нет — повернуть против судьбы не в ее силах! Зачем вообще кого-то преследовать, коли можно просто привести, куда надо?..

Медленно, осторожно, почти благоговейно потянула женщина за зеленую ниточку. Согнула петелькой, окрутила ее вокруг горящего золота, до кости сжигая кончики пальцев… Обрадовалась было успеху — но почти дошла до отчаянья, пытаясь соорудить узелок, тот самый, что означал бы скорую, неизбежную встречу. Зеленый шелк упрямо норовил выскользнуть из залитых кровью рук, огненный же не гнулся, но кромсал и резал — не зря, видать, сказывали в легендах, что самовольно утянуть его в сторону сил не имели даже светлые Богини…

Наконец, обе нити поддались: вместе скрутили двух упрямцев, и без того связанных старинным ритуалом. Миле осталось лишь закрепить плетение, вливая силу собственного дара… Еще. И еще…

Она почуяла, как мир содрогнулся — незримо и неслышимо, но яростно, наверняка хлестнув болью каждого из одаренных в округе. Открытие это было… забавным. Теперь понятным стало, почему возводились когда-то Храмы Судьбы в глухой и безлюдной местности.

Опустошенная, любовалась жрица своей работой, проделанной пусть неловко — но безупречно. И не видела больше людей за нитями, даже о мастере своем забыла в это мгновение. Удачно проделанный опыт, радость открытия — вот все, что Паучиху сейчас заботило. Единственное удовольствие, что ей еще оставалось!

Ко всем прочим давно была уже она безразлична…

Грохот вырвал Милу из благостного созерцания. Постороннее присутствие неприятно защекотало лопатки. Отец Гутор стоял за ее спиной — и веяло от него беспокойством да потрясением.

— Что ты сотворила, Алим? — раздался над ней его голос. — Весь Храм растревожен и напуган!

Женщина обернулась, слишком резко и хищно. Вскинула на старика глаза — наверняка, выцветшие до белизны. А еще — безумные, торжествующие и страшные.