Денарий кесаря

            Настя была права. Напрягаться ему еще, действительно, было рано. Пальцы подрагивали, а вместе с ними и строчки. Но, преодолевая слабость и, стараясь не обращать внимание на рвущееся из груди сердце, он начал читать. Первые молитвы были теми же самими, что и в вечернем правиле. Потом пошли новые, короткие, ритмичные… Он быстро прочитал их, но следующая – ко Пресвятой Троице - поразила его.

            В другой раз он, возможно, быстро бы прочитал и эту молитву. Но сейчас, после того как ночь могла действительно закончиться для него навсегда, и это утро могло уже не прийти, ее слова ощущались особенно остро…

            «От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою.»

            - …и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси… - перечитал он и почувствовал, как по щекам потекли слезы.

            Настя тоже заметила это.

            - Васенька, что с тобой? Так плохо?.. – рванулась она к нему.

            - Да нет, скорее наоборот. Видать, нервы совсем расшатались…

            - Это я, я во всем виновата! – коря себя, прошептала Настя.

            - Ну при чем тут ты? – улыбнулся ей Василий Иванович. – Я ведь учитель. Кому как не тебе знать, что работа в школе подрывает нервную систему… Ох! Я же в школу сегодня не пошел! – неожиданно вспомнил он и попросил: - Вызови, пожалуйста, участкового врача! Чтоб он зафиксировал этот приступ…

            - Хорошо, хорошо! Я заодно и завтрак сейчас приготовлю, – согласно закивала Настя. - Только если что, сразу зови!

            - Конечно, позову! – пообещал Василий Иванович и, оставшись один, снова раскрыл молитвослов.

            Следующие утренние молитвы, в отличие от вечерних, тоже были более энергичными. Они словно помогали проснуться, стряхнуть с себя сон и приниматься за работу!

            И, кажется, не только за работу…

            Закончив читать правило, Василий Иванович, веря и не веря, прислушался к сердцу, прошептал: «Неужели?..» И с надеждой принялся проверять свой пульс. Нет, он не ошибся: он был все таким же слабым, беспомощным, но… ровным, ритмичным – 5 секунд… 15… 30… целую минуту!

            «Всё, – понял он и почувствовал, что у него не осталось даже сил, чтобы обрадоваться. – Приступ прошел! И на этот раз миновало…»

            - Тогда, что ли, и правда, – за работу?

            Опираясь слабыми руками о кровать, он встал, пошатываясь, сел за стол и напечатал: «Глава первая».

            - Это еще что такое? – мгновенно ворвалась в комнату Настя и, увидев его за машинкой, ахнула: – Ты с ума сошел!

            - Прошло! – опережая ее возмущение и протесты, сразу сказал он.

            - Слава Богу! – с облегчением выдохнула она, тоже бессильно опустилась на кровать и заплакала.

            - Что это ты? Раньше плакать надо было! – удивился Василий Иванович, и Настя, взглянув на него сквозь слезы, прошептала:

            - Думаешь, у меня нервы крепче?

            - Ладно, иди!

            - Никуда я не пойду, – ласково, чтобы только не огорчить мужа и не спровоцировать повторения приступа, сказала она. – Ты же ведь опять за машинку сядешь!

            - Сяду, – упрямо подтвердил Василий Иванович. – Разве ты не понимаешь, что я должен написать эту повесть к сроку?

            - Понимаю… И что же нам тогда делать?

            - Не знаю…

            - Как жаль, что я на машинке не умею так быстро, как ты…

            - Да что об этом теперь жалеть…

            - А давай так, – предложила Настя. – Ты будешь мне диктовать лежа, а я записывать!

            - Не знаю, я как-то не пробовал так писать… – замялся Василий Иванович.

            - А мы сделаем только одно начало, – не отставала Настя. – Потом, когда ты совсем поправишься и окрепнешь, поверь, я сама усажу тебя за машинку!

            - Ну хорошо, тогда пиши! – улыбнулся Василий Иванович подождал, пока Настя взяла авторучку и его исписанную дневниковыми записями, пометками для памяти, мыслями для их обдумывания и прологом тетрадь, и начал:

            «...- Никодим!

            Массивная, обитая позеленевшей бронзой, дверь открылась с поразительной для нее быстротой. На пороге подвала выросла долговязая фигура Апамея. Щурясь со света, он обвел взглядом столы, усеянные осколками дешевых поделочных камней, полки с запыленными глиняными богами, отыскал пятнадцатилетнего сына и заторопил его:

            - Неси каламус, чернила, лист папируса, что поновей! А-а, Зевс тебя оживи! Келад, помоги ему!