Читаем Дерек Джармен полностью

Если проанализировать более поздние записи Дерека о его картинах в контексте работ других художников, можно обнаружить четыре основных мотива. Во-первых, это чувство запоздалости. Дерек предпочел бы пойти в художественную школу в восемнадцать лет, а не ждать до двадцати одного. И перед ним всегда маячила фигура Дэвида Хокни; он был старше, он был первопроходцем, и Дерек (объясняя, почему он не сфокусировался на живописи) пишет, что не хотел быть его «последователем»[35]. Помимо Хокни в качестве опередившего Дерека художника вырисовывается и Патрик Проктор, хотя и не так явно; возможно, потому, что личные отношения Дерека с Проктором были теплее. Во-вторых, специализация Дерека на театральном дизайне оставляет впечатление, что живопись была для него чем-то вторичным. Примерно так он и пишет в «Дэнсинг Ледж», когда вспоминает о том, что работа над дизайном фильмов Кена Рассела вытеснила живопись: «Живопись оказалась главной жертвой: я занимался ей следующие десять лет очень спорадически. После того как во время съемок фильма попадаешь под постоянное давление, живопись кажется необязательной; а изоляция, в которой она находится, — расслабляет»[36].


Дизайн занавеса для «Орфея», 1967


Он писал, что ненавидел «трудности» (связанные с живописью) и жаждал быстрых результатов, как будто бы сам процесс его не интересовал[37]. В результате такого отношения оказалось, что многие, следуя собственным утверждениям Дерека, могли придерживаться взгляда о том, что живопись играла вторичную роль в его жизни и, следовательно, не интересна и для них, независимо от того, насколько замечательной она была на самом деле. Третий мотив заключался в необходимости заниматься живописью в изоляции, о чем Дерек постоянно упоминал в своих записках. Что это значит? Изоляция не была неизбежной уже в мастерских девятнадцатого века — примеры прерафаэлитов, импрессионистов, Пикассо и Брака очевидно это доказывают. Возможно, эту «изоляцию» следует соотнести с застенчивостью и одиночеством, о которых Дерек постоянно говорил, когда вспоминал себя в двадцать с небольшим лет. Позднее он написал о том, что его тогдашняя щедрость по отношению к людям (как в отношении денег, так и времени) была, вероятно, своего рода сигналом бедствия (за которым скрывалось одиночество и потребность в любви)[38]. Но одиночество, возможно, отчасти было вызвано и тем духом состязательности, которому Дерек был подвержен всю жизнь. Ему всегда требовалось выигрывать, а не быть вторым (или хуже). В живописи Дерек был изолирован и еще в одном отношении, поскольку он отвергал поп-арт. Он не мог быть Дереком Бошьером, или обесцвечивать волосы (как Хокни), или поехать в США (как Хокни), занимаясь поп-артом. И все это является также частью четвертого мотива, который можно назвать ощущением запоздалости в более общем смысле. Пока он учился в Слейде, там закрылось отделение античности. «Пятивековой роман между европейским искусством и античностью в Слейде, который был в числе его последних защитников, спокойно назвали „устаревшим“ ‹…› апокалипсис овладел древней мечтой»[39]. А новая мечта была мечтой поп-арта. Дерек и вообще трепетно относился к прошлому и очень расстраивался, когда его отбрасывали как в живописи, так и в архитектуре. Дизайн занавеса в дерековских декорациях к «Орфею» показывает заброшенный ландшафт из фрагментов классических статуй. Ему от всего сердца нравилось участвовать в этом устаревшем романе. И это ему отлично удавалось, на что есть определенное указание в его картине 1965-го — «После пуссеновского „Вдохновения поэта“», где три фигуры, нарисованные с таким плавным лиризмом, производят сильное впечатление. Но этим вещам больше не было места в живописи. То, что врата ада в «Орфее» напоминали Бруклинский мост, Дерек назвал впоследствии подсознательным комментарием к «американскому попизму», в то время как «Елисейские поля ‹…› разбросанные тут и там совершенные осколки классического мира, от которого мы походя отказались»[40]. Возможно, в среде современной живописи нельзя было следовать за старой мечтой. Но другая среда ожидала Дерека в первые несколько дней следующей декады.

Перейти на страницу:

Все книги серии Критические биографии

Сергей Эйзенштейн
Сергей Эйзенштейн

Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948) считается одним из величайших режиссеров мирового кино за все время его существования. Кроме того, за последние десятилетия его фигура приобрела дополнительные измерения: появляются все новые и новые материалы, в которых Эйзенштейн предстает как историк и теоретик кино, искусствовед, философ, педагог, художник.Работа британского исследователя Майка О'Махоуни представляет собой краткое введение в биографию этого Леонардо советской эпохи. Автор прежде всего сосредоточивает внимание на киноработах режиссера, на процессе их создания и на их восприятии современниками, а также на политическом, социальном и культурном контексте первой половины XX века, без которого невозможно составить полноценное представление о творчестве и судьбе Эйзенштейна.

Майк О'Махоуни

Публицистика
Эрик Сати
Эрик Сати

Эрик Сати (1866–1925) – авангардный композитор, мистик, дадаист, богемный гимнопедист Монмартра, а также легендарный Вельветовый джентльмен, заслуженно является иконой модернизма. Будучи «музыкальным эксцентриком», он переосмыслил композиторское искусство и выявил новые методы художественного выражения. Но, по словам Мэри Э. Дэвис, автора книги, «Сати важен не только для авангарда, но и для фигур, полностью вписанных в музыкальный мейнстрим – например, для Клода Дебюсси и Игоря Стравинского», а его персона давно заняла особое место в музыкальной истории человечества.Настоящая биография не только исследует жизнь композитора, но и изучает феномен «намеренного слияния публичного образа и художественного дара» Сати, а также дает исчерпывающий портрет современной ему эпохи.

Мэри Э. Дэвис

Музыка / Научпоп / Документальное

Похожие книги

Истина в кино
Истина в кино

Новая книга Егора Холмогорова посвящена современному российскому и зарубежному кино. Ее без преувеличения можно назвать гидом по лабиринтам сюжетных хитросплетений и сценическому мастерству многих нашумевших фильмов последних лет: от отечественных «Викинга» и «Матильды» до зарубежных «Игры престолов» и «Темной башни». Если представить, что кто-то долгое время провел в летаргическом сне, и теперь, очнувшись, мечтает познакомиться с новинками кинематографа, то лучшей книги для этого не найти. Да и те, кто не спал, с удовольствием освежат свою память, ведь количество фильмов, к которым обращается книга — более семи десятков.Но при этом автор выходит далеко за пределы сферы киноискусства, то погружаясь в глубины истории кино и просто истории — как русской, так и зарубежной, то взлетая мыслью к высотам международной политики, вплетая в единую канву своих рассуждений шпионские сериалы и убийство Скрипаля, гражданскую войну Севера и Юга США и противостояние Трампа и Клинтон, отмечая в российском и западном кинематографе новые веяния и старые язвы.Кино под пером Егора Холмогорова перестает быть иллюзионом и становится ключом к пониманию настоящего, прошлого и будущего.

Егор Станиславович Холмогоров

Искусствоведение
Искусство жизни
Искусство жизни

«Искусство есть искусство жить» – формула, которой Андрей Белый, enfant terrible, определил в свое время сущность искусства, – является по сути квинтэссенцией определенной поэтики поведения. История «искусства жить» в России берет начало в истязаниях смехом во времена Ивана Грозного, но теоретическое обоснование оно получило позже, в эпоху романтизма, а затем символизма. Эта книга посвящена жанрам, в которых текст и тело сливаются в единое целое: смеховым сообществам, формировавшим с помощью групповых инсценировок и приватных текстов своего рода параллельную, альтернативную действительность, противопоставляемую официальной; царствам лжи, возникавшим ex nihilo лишь за счет силы слова; литературным мистификациям, при которых между автором и текстом возникает еще один, псевдоавторский пласт; романам с ключом, в которых действительное и фикциональное переплетаются друг с другом, обретая или изобретая при этом собственную жизнь и действительность. Вслед за московской школой культурной семиотики и американской poetics of culture автор книги создает свою теорию жизнетворчества.

Шамма Шахадат

Искусствоведение
Учение о подобии
Учение о подобии

«Учение о подобии: медиаэстетические произведения» — сборник главных работ Вальтера Беньямина. Эссе «О понятии истории» с прилегающим к нему «Теолого-политическим фрагментом» утверждает неспособность понять историю и политику без теологии, и то, что теология как управляла так и управляет (сокровенно) историческим процессом, говорит о слабой мессианской силе (идея, которая изменила понимание истории, эсхатологии и пр.наверноеуже навсегда), о том, что Царство Божие не Цель, а Конец истории (важнейшая мысль для понимания Спасения и той же эсхатологии и её отношении к телеологии, к прогрессу и т. д.).В эссе «К критике насилия» помимо собственно философии насилия дается разграничение кровавого мифического насилия и бескровного божественного насилия.В заметках «Капитализм как религия» Беньямин утверждает, что протестантизм не порождает капитализм, а напротив — капитализм замещает, ликвидирует христианство.В эссе «О программе грядущей философии» утверждается что всякая грядущая философия должна быть кантианской, при том, однако, что кантианское понятие опыта должно быть расширенно: с толькофизикалисткогодо эстетического, экзистенциального, мистического, религиозного.

Вальтер Беньямин

Искусствоведение
Дягилев
Дягилев

Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) обладал неуемной энергией и многочисленными талантами: писал статьи, выпускал журнал, прекрасно знал живопись и отбирал картины для выставок, коллекционировал старые книги и рукописи и стал первым русским импресарио мирового уровня. Благодаря ему Европа познакомилась с русским художественным и театральным искусством. С его именем неразрывно связаны оперные и балетные Русские сезоны. Организаторские способности Дягилева были поистине безграничны: его труппа выступала в самых престижных театральных залах, над спектаклями работали известнейшие музыканты и художники. Он открыл гений Стравинского и Прокофьева, Нижинского и Лифаря. Он был представлен венценосным особам и восхищался искусством бродячих танцоров. Дягилев полжизни провел за границей, постоянно путешествовал с труппой и близкими людьми по европейским столицам, ежегодно приезжал в обожаемую им Венецию, где и умер, не сумев совладать с тоской по оставленной России. Сергей Павлович слыл галантным «шармером», которому покровительствовали меценаты, дружил с Александром Бенуа, Коко Шанель и Пабло Пикассо, а в работе был «диктатором», подчинившим своей воле коллектив Русского балета, перекраивавшим либретто, наблюдавшим за ходом репетиций и монтажом декораций, — одним словом, Маэстро.

Наталия Дмитриевна Чернышова-Мельник

Биографии и Мемуары / Искусствоведение / Документальное