Деревенская прелестница

Она достала изъ комода маленькій серебряный вызолоченный стаканчикъ и поставила его на столъ. Флегонтъ Ивановичъ взялъ въ руки стаканчикъ, посмотрлъ ка него и спросилъ, откуда у ней этотъ стаканчикъ.

— А охотникъ одинъ, вотъ что къ тятеньк назжаетъ, въ прошлое воскресенье подарилъ, — дала она отвта.

— Здравствуйте! Это еще новый предметъ?

— Не предметъ, а охотникъ, у котораго нашъ тятенька собакъ кормитъ. Онъ на охоту прізжалъ къ намъ въ воскресенье, да и не одинъ прізжалъ, а съ товарищемъ, они у насъ угощались — и вотъ онъ мн серебряный стаканчикъ подарилъ.

— Да вдь онъ теб ужъ наврное за поцлуи твои стаканчикъ подарилъ. Учитель, охотникъ… Это чорта знаетъ что такое! — возвысилъ голосъ Флегонтъ Ивановичъ.

Клавдія вспылила.

— А хоть-бы и за поцлуи, такъ что-же изъ этого? Откупили вы мои поцлуи, что-ли? — прошептала она, сверкнувъ глазами. — Что я вамъ раба досталась или мужнина жена? Скажите, какой выискался! Я вамъ ничего не говорю, когда бы Катьку обнимаете.

— Какую Катьку? Когда?

— А Катьку, которая вамъ воду носить и у васъ за коровами ходитъ.

— Когда-же это было?

— Какъ когда! Видла, какъ вы къ ней на вашемъ крыльц приставали; даже ведра у ней уронили и воду розлили. Видла я, какъ она васъ и мокрымъ передникомъ огрла.

Флегонтъ Ивановичъ понизилъ тонъ.

— Ну, это я просто пошутилъ… хотлъ поиграть, — произнесъ онъ.

— Вотъ и я пошутила, — сказала Клавдія и прибавила тоже уже мягкимъ тономъ:- Лучше выпейте-ка за мое здоровье.

Она налила ему въ стаканчикъ, и онъ выпилъ, проговоривъ:

— Вдь ты еще недавно увряла меня, что любишь только меня одного.

— Ну, такъ что-жь изъ этого? И говорила, и теперь скажу, что люблю васъ одного. Ну, утшьтесь, утшьтесь. Ваше здоровье.

Она налила и себ стаканчикъ и выпила его. Въ сосдней комнат послышался стукъ захлопнутой наружной двери, и голосъ Сони произнесъ:

— Клавдія, я принесла сороковку.

— Передай ее тятеньк, а сама иди сюда чай пить, — крикнула ей Клавдія.

VI

Феклистъ уже спалъ. Въ комнату Клавдіи доносились раскаты его храпа. Спала и Соня, свернувшись калачикомъ на лавк, одтая и съ головой, закутанной въ платокъ. А Флегонтъ Иванычъ все еще сидлъ въ комнат у Клавдіи. Онъ сидлъ безъ пиджака. Ему было жарко отъ выпитой наливки, которой въ бутылк оставалось на донышк. Клавдія была также раскраснвшись, щеки ея пылали, глаза играли особеннымъ блескомъ. Наливка на нее также подйствовала. Разговоръ у нихъ шелъ полушепотомъ и лишь изрдка въ спор они слегка возвышали голосъ, но тотчасъ-же спохватывались. Клавдія говорила:

— И вдь какой ты глупый! Съ жому ревновать, меня вздумалъ!.. Къ учителю. А этотъ учитель ходить ко мн только въ праздники днемъ, писать меня учитъ, да и то только тогда приходитъ, когда у тятеньки охотниковъ нтъ…

— Когда-бы не ходилъ, все-таки ходить, — пробормоталъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Да ужь теперь и не будетъ больше ходить, потому что осень пришла и охота началась. Разв когда въ будни вечеромъ задумаетъ придти.

— Еще того лучше! Вечеромъ! — фыркнулъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Да вдь надо мн докончить писать-то выучитьея. Читать я кое-какъ знаю, а вотъ писать…

— На что теб?

— Да хоть-бы теб записку любовную написать — и то хорошо. Кром того, и у насъ по дому. Иногда тятеньк нужно охотниковъ своихъ о чемъ-нибудь запиской увдомить, а онъ неграмотный.

— Пустяки. Просто это отъ головного втра и отъ своего коварства. А я въ безпокойств, потому я тебя люблю по настоящему. Ты знаешь, я разъ съ дубиной у васъ на задахъ ходилъ, чтобъ ему ноги обломать.

Клавдія вздохнула.

— Ахъ, Флеша, Флеша! Если-бы ты зналъ, что за человкъ этотъ учитель, ты не сталъ-бы къ нему ревновать, — проговорила она.

— А нешто я не знаю его? Холостой человкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школ.

— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человкъ. Онъ приходитъ да только и длаетъ, что наставленія мн читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотла. Право… — разсказывала Клавдія. — Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачмъ онъ пьянствуетъ, зачмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мсто горничной даже предлагалъ мн въ Питеръ къ одной учительниц. «Здсь, говоритъ, соблазнъ, бгите отсюда». Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мн даже пишетъ.

— Еще того лучше! — воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ. — Ну, значитъ, влюбленъ… А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.

— Постой, постой… — перебила его Клавдія, — да вдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.

— Покажи записки.

— Въ сундук спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.

— Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцнность! Правду, значитъ, мн говорили, что онъ на теб даже жениться хочетъ…

— Что ты, что ты! Да онъ совсмъ не такой человкъ. Онъ словно монахъ… — проговорила Клавдія.

— Монахи тоже всякіе бываютъ.

Флегонтъ Ивановичъ сердился, длалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.