Деревянная грамота

– И мы не хуже твоего Сопли тут устроились, – объяснил Томила. – Тоже на реку выход есть. Там учиться сподручно – ко льду привыкать. Там мы никому не мешаем. Эй! Отворяйте!

Скоморох ударил кулаком по забору.

– Ты, что ли? Ты бы еще до ночи прошатался! – донеслось оттуда.

– Заждались! – с превеликим удовлетворением молвил Томила.

Калитка отворилась, и пес налетел на шагнувшего первым скомороха, встал ему передними лапами на грудь. Скоморох потрепал кобеля по холке, так что стало ясно – давние приятели. Данилу пес обнюхал и, очевидно, зная слова «Не тронь, свои!», завилял хвостом. Был он немногим меньше того горбатого, которого Данила видел и слышал на Неглинке.

– Пошли в дом! – сказал обоим крепкий мужик в распахнутом тулупе, среднего роста, с красивой и густой бородой, не вороной, а того цвета, который бывает у темного соболя. – Может, хотя для вас встанет.

– А что, спит? – с беспокойством спросил Томила.

– Набрался вчера. А ведь Масленица-то на носу!

– Вот ведь дурак, прости Господи… – Скоморох явственно был расстроен. – Вот те и Трещала! Давай, веди к нему! И что – молодцы тоже спят?

– Как пришли из «Ленивки» – он всем еще налил. Молодцы-то просыпаются, встают…

– Сейчас всех, лба не перекрестя, кормить – и на мороз! – распорядился скоморох. – Вот ведь горе…

Мужик пошел впереди, по узкой тропке меж сугробов – к невысокому крыльцу, Томила – за ним, Данила – третьим. Оказалось, мужик крепко прихрамывал. Данила вспомнил, что толковал Семейка про необходимость многослойных онучей, и испугался – ну как всем тут ноги ломают? Решил кулачного учения избегать правдами и неправдами. Лучше пусть Богдаш – он после дедовой встряски, поди, и поумнел…

В горнице на полу спали вповалку, не разуваясь, молодцы. Из-под иного и войлочный тюфяк уполз, а он и не замечал, похрапывал, предовольный! На лавке, укрывшись тулупом, лежал еще один, и он, услышав, что дверь отворилась, сел, мутно посмотрел на вошедших, потом признал Томилу за своего, протянул: «А-а, ты…» – и рухнул спать дальше.

– Будет, вставай! – приказал скоморох. – Как я с утра стенку не строил, так она по сей час не строена!

– Ты, это… там был?…

– Был. Да без толку. Боится он.

Данила поразился – любитель прибаутки, как ему по скоморошьей должности велено, сейчас Томила был краток и строг.

– А с тобой тогда кто?

– Новенького привел. Вставай, тебе сказано? Вставай, Трещала! Ты сколько до Масленицы осталось – помнишь?

– А сейчас который день?

– А сейчас тебе пятница!

– Ого?!?

– Вот те и ого! Выметайся из горницы живо, опростайся, снегом рожу протри! Рассолу в сенцах зачерпни! Я сейчас орлов будить стану!

– Может, пойду я? – спросил Данила, посторонившись, когда хваленый Трещала, пошатываясь, прошел в сени. – Не до меня тут!

– Погоди, свет, ты посмотри сперва. Это они спросонья как мокрые курицы, а я их сейчас строить начну… Пойдем, поторопим баб – они поедят, да и ты с ними заодно. На конюшнях-то вы сами стряпаете, не каждый день горячее едите, а им – каждый день и каша, и щи, да с мясом, да каши – с курами! Чтобы на льду бодро стояли!

Соблазнившись курой с кашей, Данила позволил увлечь себя на поварню, где хозяйничали две бабы – Трещалина жена Дарьица да ее мать Ильинишна. Его посадили отдельно, по Томилиному наказу наложили полную миску. Сам Томила побежал разбираться с бойцами. Понемногу они потянулись на поварню, Данила тем временем поел, поблагодарил хозяек и вышел во двор.

Теперь хотя бы из вежества следовало не удирать втихомолку, а побыть, поглядеть, может, даже чего Томиле пообещать.

Скоморох, очевидно, был сыт – сам не ел, довольно скоро выгнал бойцов на двор. Посмотрел на небо, помотал башкой и сплюнул:

– Не на лед же вас, дураков, сейчас вести!

– Тут, что ли, места мало? – удивился Данила.

– Им ко льду привыкать. Да там все размечено.

Что скоморох имел в виду, Данила понял, когда бойцы в коротких, по колено, тулупах встали в две кривые стенки, каждая – человек по пятнадцати. Расстояния между ними было сажени три, не больше.

– Равняйтесь! – приказал Томила. – Левый локоток – вперед! Чтоб как по струнке стояли! Питухи бесовы! Теребень кабацкая! Как еще крестов не пропили?!

Стенки подтянулись, бойцы, пихаясь, встали, как надобно.

Неторопливо вышел Трещала, голова его была обмотана полотенцем.

– Чело хорошо стоит, – оценил он ближнюю к себе стенку. – Правое крыло – ладно, левое – ни к черту!

Выйдя вперед, он оглядел и дальнюю стенку. Затем прошел меж ними и встал на краю, так, что скоморох с Данилой оказались напротив него.

– Шут с вами! Сходись, молодцы! – негромко велел он и махнул рукой.

– Петрушка, веди клин! – крикнул Томила. – Ну, с Божьей помощью…

Когда между бойцами оставалось шага полтора, не более, в одной из стенок произошло движение, она словно надломилась, и трое мужиков в самой середке, составлявшие чело, устремились вперед чуть быстрее прочих. Назвать это клином можно было с большой натяжкой, однако удалось на мгновение расколоть противоположную стенку.

Разом взлетели и опустились кулаки.