Деревянная грамота

– Каждому свое спеть надобно, – объяснил он потом Даниле, уже отдав Лучке гусли и пробуя пальцем веревку на накрах. – Вон молодцы – жеребцы стоялые, им такого спеть, чтобы ржали. А то, бывает, вдовая купчиха или даже боярыня тихомолком веселых позовет. Ей другое, чтобы с девками да с комнатными бабами посмеялась да разожглась…

Он тихонько запел:

– А матушка дочери говаривала, говаривала да наказывала: а капуста в масле – не ества ли то, молодица в шапке – не девка ли то, а веселый молодец – не утеха ли то? А и ела чеснок – отрыгается, целовала молодца – то забыть нельзя!..

Томила резко оборвал припевку и вздохнул, что для скомороха было уж вовсе неожиданно. Вспомнилось, видать, унылое… Но стыдным показалось скомороху тосковать у всех на виду, он выхватил у Лучки гусли и рванул струны самым разудалым образом:

– Во хорошем, во зеленом садочке гуляла душа красна девица!..

Он повторил эти слова и продолжал песню с каким-то скрытым, потаенным удальством:

– Гуляла душа красна девица, увидал удалой добрый молодец. Не моя ли то жемчужинка катается, не моя ли то алмазная катается? А уж я бы ту жемчужинку проалмазил, посадил на золотой свой спеченик…

Данила удивился незнакомому словцу – что бы такое у молодца могло быть золотым?

– Посадил на золотой свой спеченик, ко яхонтам, двум камушкам, придвинул!..

И опять Томила резко оборвал песню.

– Спеченик – это что такое? – спросил Данила.

– А непонятно?

– Другое же слово есть!

– Другое – не во всякую песню лезет.

Данила вспомнил – ходил с Тимофеем в церковь, слушал проповедь, и батюшка на всю церковь, громогласно, называл то, что в Божьем храме произносить грешно, не менее коротким, но более благопристойным словом «уд».

– Можно и так, – согласился скоморох, – да скучно получится. А спечеником у нас деревянный гвоздь называют.

– Трещала-то сегодня будет? – спросил Данила.

– Трещала у богатого купца обедает. А потом к другому зван.

– Чтобы те купцы стенке денег заплатили?

– Там все куда занятнее! Иной купец по-простому платит: полюбилась ему стенка, потешила его, он и дает старшему три или пять рублей, чтобы между молодцами разделить. Да только не те это деньги, ради которых рожу под кулак подставлять.

– Поединщики за охотницкий бой больше получают?

– За охотницкий – больше. Да ведь тебе не для того учиться надобно, чтобы на лед выходить. Я вас, конюхов, знаю – у вас другое на уме…

– У тебя-то у самого что на уме? – неожиданно для себя спросил Данила.

Скоморох вскочил с лавки.

– А ведь я чуял! Ты неспроста к кулачным бойцам заявился! Чего тебе от нас надобно?!

И он, возможно, сам того не осознавая, собрал свое ладное, опытное тело в стойку – левым боком вперед, левый кулак – к груди, правый – готов пролететь по дуге и обрушиться сверху.

Данила мог бы повторить то, до чего додумался третьего дня скоморох, – повздорил с Богдашкой или с кем-то безымянным, не суть важно, охота посчитаться. Это и враньем-то великим бы не было – Данила сильно хотел разобраться с Соплей. Но сейчас, видя угрозу, он вдруг вспомнил о своей шляхетской гордости.

– А коли чуял – так сам знаешь, чего мне надобно!

– Вот оно что?! И кто ж тебя подослал? Молчи! Сам знаю! Нет у меня! Шиш он получит!

Лучка, изумленный такой стремительной переменой настроения, только поворачивал голову от Данилы к скомороху и обратно.

– А вот как закричу – слово и дело государево… – негромко пригрозил Данила.

– Кричи! Кричи! Соседи к шуму привыкли! Да не надсадись! Куда-а?!

Тут лишь до парня дошло, что скоморох в ярости, что удалось нашарить у него больное место, но толку с того будет мало – Томила готов бить, и бить насмерть!

Данила кинулся напролом!

Бывают мгновения, когда голову следует уволить от принятия каких бы то ни было решений, а всю власть предоставить рукам и ногам. Данила еще мог бы объяснить, почему оттолкнул подскочившего к нему Лучку, но о том, что сам он успел метнуться вбок, к лавке, догадался лишь тогда, когда предмет, им подхваченный за края обеими руками и вознесенный ввысь, был со всей дури надет на голову Томиле.

Одновременно кулак скомороха, вылетев сбоку, так огрел парня по шее, что тот улетел к стенке.

Все же Даниле повезло – он успел кое-как уйти в скрут. Болезненная наука, которую так сурово преподал ему Богдаш, втемяшилась-таки в косточки и в жилочки. Поэтому Данила, улетая, чуть ли не в воздухе развернулся, продолжая начатое скрутом движение, и, всего на миг оказавшись к противнику спиной, проскочил вдоль стены. Сила движения опять повернула его, и он, двинув одним локтем орущего Лучку, а другим – обалдевшего и почему-то бездействующего Томилу, оказался в сенях. Оттуда прыгнул на крыльцо, сбежал вниз и опрометью понесся к калитке.

– Имай его! – пронзительно завопил Лучка, но было поздно.

Те из бойцов, что повернулись к крылечку на этот вопль и увидели стоящего в дверях скомороха, уже не успевали настичь Данилу.

– Кобеля спускай! – кричал сверху Лучка.