Деревянная грамота

От очага шло ровное и сильное тепло. В первую Данилину конюшенную зиму уж как он это сооружение проклинал! Сколько сюда ведер ледяной воды перетаскано! Очаг вместе с вмурованным в него огромным котлом стояли в дальнем углу, на случай, если начнется пожар – чтобы не сразу на стойла огонь кинулся. Конюхи, что носили к стойлам ведра с теплой водой, по дороге половину выплескивали – а кому по воду бежать? А Данилке…

– Она обезопасить тот двор в Хамовниках хотела, – понял Богдаш. – Стало быть, у тех людишек, у Одинца с Соплей, совесть нечиста. И была нечиста еще до того, как они того сторожа при покойниках треснули и тело вывезли. Вот тебе еще довод – всякий разумный человек, чем кулаками махать, попытался бы тело выкупить. А эти сразу – в лоб! Оно и видно – стеночники! Хотя Одинцу пора бы и поумнеть – я о нем слыхивал как о хорошем бойце. Говорят, старый знаток его охотницкому бою обучал.

– А тебя кто учил?

– А я не на Москве учился. Меня маленьким отсюда увезли, и вернулся я уже… – Богдаш замолчал, явно припомнив нечто малоприятное. – А потом вспомни, как у приказных грамоту отняли! Тоже ведь – набросились, прибили да и удрали. Одно к одному – кулачные бойцы потрудились!

– И похоже, кто тело выкрал, тот и грамоту отнял, потому что уж тело-то с грамотой прочно связано! – воскликнул Данила. – Стало быть, Одинец, или кто там у него умный, потому Авдотьицу раскусил, что ждали неприятностей! Может, грамота и по сей день там обретается?

– Поди знай! Коли неприятностей ждали, так и перепрятать могли. Гляди! Тащится!

К водогрейному очагу неторопливо шел Тимофей. Его встретили молчанием.

– Я вот подумал, – сказал Озорной, – что и сегодня-то мясные пироги дешевы, а завтра и вовсе за бесценок пойдут, должны же пирожники от последних припасов избавиться, не то – пропадут. Что, коли завтра с утра запастись да и устроить хороший обед? И на Кормовом дворе тоже все подчищать начнут. Я вот после вечерни туда загляну – авось и нам чего перепадет, не все же повара с кухонными мужиками по домам растащат.

– А загляни, – позволил Богдаш. – Вон Семейка собирался с сестрой сговориться, чтобы блинов нам напекла. По сколько скидываться будем?

Блинов и кроме как у Семейкиной сестры можно было раздобыть в большом количестве. Но конюхи не хотели жевать их на морозе, впопыхах, они хотели достойно сесть за стол, перепробовать все приправы, и выпить в меру, и неторопливо съесть столько, сколько брюхо примет.

Пока обсуждали будущие блины, явился и Семейка.

Вновь конюхи свели вместе все, что узнали, охотясь за неуловимой грамотой…

– Завтра с утра, свет, пойдешь к тому Трещале, – решил Семейка. – Купца с товаром, говоришь, скоморох поминал? А ты погляди, не появился ли в Трещалиной стенке кто новый. Ведь они, сучьи дети, не только ведомых бойцов из стенки в стенку переманивают, они еще и новых приводят да до поры в тайне держат! Отыщет такой замухрышка Перфишка где-нибудь в Пустозерске тамошнего надежу-бойца, сманит в Москву, прибережет его какой-нибудь Трещала до последнего – да вдруг и выпустит! А есть купцы и даже бояре, кого хлебом не корми – дай боем потешиться! И они стенке, которая им полюбилась, и вино выставляют, и денег дают. Вот и Перфишке перепадет.

Данила слушал, кивал, увязывал Семейкины слова с тем, что знал и подметил сам.

– Больше толку было бы, коли бы я к Одинцу пошел, – сказал он. – Но только с Соплей у меня дружбы не выйдет. Я с ним уже сцепился – сам до сих пор не пойму, что он на меня налетел?

– Чего-то они с Трещалой не поделили, – ответил Семейка. – Сам же говорил – наследство чье-то, что ли. И Сопля вздумал, будто тебя Томила для чего-то в «Ленивку» подослал. Завтра с утра к Трещале с Томилой и беги! А мы твою работу выполним.

Так Данила и сделал.

Это было воскресенье – последний день перед Масленицей. Очевидно, Трещала считал учебные бои тяжким трудом – бойцов не гонял, они слонялись по двору, иные схватывались биться, иные отдыхали, некоторые вообще отсутствовали. Данила велел вызвать скомороха. Целовальник Гордей, признав парня, повел его в дом.

– Бог в помощь! – сказал Данила и перекрестился на образа.

– Заходи, раздевайся! – предложил Томила. – Заодно и поможешь.

На полу у печи стояли два немалых глиняных горшка. Томила, сидя на лавке, прикладывал к ним поочередно кусок тонкой черной кожи. Похоже было, что он собрался обвязывать их по горлу, как это делают с маленькими горшочками, наполнив их горячим вареньем. Тут же, на краю лавки, лежали мокрые веревки.

– Давай-ка пособи, – сказал Томила, беря горшок на колени. – Придерживай кожу-то, а я обхвачу.

Он взял кожу, которая, оказывается, уже была вырезана кругом, чуть больше двух пяденей в поперечнике, наложил на горловину, чуть присобрал и показал Даниле, как обхватить горшечное устье ладонями. Потом накинул петлю из мокрой веревки и затянул. Быстро и ловко вывязав узел, он вернул горшок к печке.

– Половина дела сделана! – воскликнул он и взял второй кусок кожи.

Когда управились с другим горшком, Данила спросил, для чего такое сооружение может понадобиться.