Деревянная грамота

– Ишь ты! – Данила поглядел на парнишечку внимательнее. – Как это у тебя, братец ты мой, получается? Научи!

Очевидно, Ульянке померещилась в его словах скрытая издевка. И парнишка отвернулся, как если бы ему вдруг сделалось любопытно – что там поднялся за галдеж?

Другие же двое стали неприметно дергать и тянуть батьку за длинные рукава. На Красной площади, на торгу, в дни Масленицы столько соблазнов, а батька с чужим конюхом о всякой чепухе разглагольствует…

Но Пахом еще порасспросил Данилу про общих знакомцев и обещался на следующий день, будучи в Кремле, заглянуть с утра.

За время беседы Данила несколько остыл и пришел в себя. Помянув крепко, но беззлобно, всех своенравных девок, он поспешил на Аргамачьи конюшни. Там, идя по проходу меж стойлами, вызвал сперва Богдана, потом Озорного. Семейка куда-то запропал, и за ним послали Ваню.

Забрались все трое в шорную, где Данила и пересказал услышанное от Настасьи.

– Нескладица, говоришь? – Тимофей задумался. – Скоморохи, говоришь, ни при чем?

– А сдается, что девка права. Нечего им тут до Масленицы делать, – согласился Богдаш. – А которые на Москве поселились и ремеслом занялись – тем-то Земского приказа бояться нечего.

– Кабы просто парнишку потеряли, то и нечего бояться, – сказал Тимофей. – А тут – парнишку вместе с этой проклятой грамотой! Врет Настасья! И ты, Данила, своей просьбой, может, делу вред причинил. Она пошла узнавать, правду узнала – да и предупредила своих: мол, я вас не выдам, да и вы помалкивайте! Помяни мое слово – она скоморохов покрывает!

– Здешних, московских, что ли, покрывает? А какого рожна? – спросил Богдаш. – Они ей уж давно не свои! Что скажешь, Данила? Была меж вами когда речь о ее московской скоморошьей родне?

Данила помотал головой. Настасья вообще никогда и ни о какой родне ему не говорила.

– А откуда мы знаем, что тело для скоморохов выкрали? – продолжал Богдаш. – От одного лишь человека, от девки, то есть! От той долговязой Авдотьицы!

– Настасье есть для чего врать, – не уступал Тимофей. – За своих вступилась. И уж больно скоро все разнюхала. А Авдотьице для чего врать? Что ей сказали на том дворе в Хамовниках, то и нам должна была пересказать, за то ей и деньги плачены. А, Данила?

Данила кивнул.

– Выходит, одна из двух девок неправду говорит! – сделал вывод Богдаш. – И поди знай, которая!

– Обе врут, – буркнул Тимофей. – Ты что, баб не знаешь? Им вранье слаще меда…

– Ну уж нет! Либо скоморохи выкрали, либо не они! Так что, брат Тимоша, тут лишь одна врет! А вторая-то правду говорит! – со смехом возразил Желвак.

Данила отмалчивался. Если товарищам этот словесный розыск был загадкой для ума, то парня он по живому мясу резал. Данила не мог взять в толк – за что ему такое?!

Если Авдотьица – то почему? Что ей Данила плохого сделал? Он, может, единственный никогда не сказал гнилого слова про ее избыточный рост. И платил по уговору…

Если Настасья – опять же почему? Потому ли, что целоваться полез?!

Будь Данила чуть постарше и поопытнее, то и знал бы: девка не на того обижается, кто пристает с поцелуями, а на того, кто не пристает.

Трудно человеку, живмя живущему на Аргамачьих конюшнях в обществе холостых мужиков, разбираться в тонкостях бабьего зловредного норова. Данила же сейчас обязан был разобраться, иначе непонятно, в какую сторону дальше двигаться. И потому он сгоряча решил припомнить все плохое, что знал про обеих девок.

За Настасьей числилось немало грехов – где-то в глубине души Данила, очевидно, и жениха ей не мог простить, того убитого прошлой зимой Юрашку Белого, – включая и отчаянное вранье, на которое даже дьяк Башмаков купился. За Авдотьицей Данила грехов не знал – с кем-то, конечно, жила невенчанная, но он этих людей в глаза не видывал…

– Что надулся, как мышь на крупу? – спросил Тимофей. – Не хочешь на кумушку напрасный поклеп возводить? А она тебя разве пожалела? Ты вспомни, как через ее вранье чуть тебя Разбойный приказ не загреб! Спасибо скажи Богдашке да дьяку Башмакову – отстояли! И спина цела осталась!

Это был веский довод – назвавшись другим именем, присвоив себе чужую судьбу, Настасья навела розыск на человека, по которому давно кнут и дыба тосковали, да и пропала, а потом подлинное ее звание с ремеслом и выплыли на свет Божий. Данила же и впрямь чудом тогда спасся.

– Нет веры твоей куме! – Тимофей выкрикнул это так убедительно, что Данила кивнул. – Нет! Авдотьица – та душой пряма! За деньги трудилась! А Настасья – как лисий хвост, туда-сюда, туда-сюда!..

И показал рукой, как рыжий хвост, чиркая по снегу, заметает следы.

– Постой, постой! Тоже ангела непорочного сыскал – Авдотьицу! – возмутился Богдаш. – Хорош ангел с Неглинки! За деньги еще и не то сотворит!

Данила поглядел на Желвака с надеждой – вот бы сейчас товарищ объяснил, что Настасья не может быть виновна во вранье, а как раз Авдотьица – виновна!

– Данила! – Тимофей окликнул его яростно и грозно. – Не дай девкам себя вокруг пальца обвести!

– Меньше его слушай, Данила. Одна-то ведь точно правду сказала! – перебил Желвак.

– Сдается мне… – начал было он.