Деревянная грамота

– Да это же накры! – удивился скоморох. – Большие накры, в какие палками бьют! Погоди, веревка высохнет, туже натянется, тогда я их доделаю!

Он показал на две деревянные подставки, неприметно стоявшие в углу. Каждая была о четырех чурбачковых ножках и с круглым вырезом посередке, чтобы надежно установить горшок.

– Без накр скомороху на Масленицу нельзя, – продолжал Томила. – Вот видишь, веревочки свисают? Так я ими накры к подставкам привяжу, так оно надежнее будет. А потом и между собой горшки свяжу, чтобы их при нужде через конскую шею перекинуть можно было. Раньше-то с накрами в битву хаживали! Так на лошадях и везли!

Тут Данила вспомнил – летом, когда ходили с Семейкой к купцу Белянину посмотреть скоморошье представление, в переполохе как раз накры и были позабыты. Видать, так они тогда и пропали, если Томила новые мастерит.

– А для кулачного-то боя они зачем? – спросил он.

– Людей созвать, сигнал к началу дать, чтобы к боевой черте идти. Под них стенке хорошо наступать – бьют-то сперва все разом. И коли бой не заладился – накрачей бить в накры перестанет, бойцы разойдутся.

– И что – неужто услышат, поймут и разойдутся?

– Так заведено. Когда одна стенка другую за потылье выгонит, тоже накрачею знак дают – он умолкает.

– А сегодня учиться будут?

– Воскресенье же! Сегодня все отъедаются, кому надобно – лечится. Я вот буду Лучку обучать. Нарочно для него накры перетянул.

Скоморох пошлепал ладонями по черной коже – накры зарокотали.

– И что же, ты все время с бойцами на льду будешь? – Данила, видя, что сейчас не до него, все же норовил хоть малость вызнать. – Ты же сам-то драться не станешь?

– Коли Трещала с кем выйдет в охотницком бою силами померяться, то, может, и я за него в стенке встану. Трещала-то посильнее меня будет. Если сыщется какой дуралей, так я с ним схвачусь, а с достойным поединщиком – он. У нас тут, Данила, свои расчеты!

В сенях раздались шаги, вошел Лучка в полушубке с длинными, едва ль не по колено, рукавами и сложенной вдвое рогожей под мышкой. В рогоже была какая-то доска вершка в полтора толщиной.

– Вот, сладил! Веревки высохнут – начнешь привыкать. Что это у тебя – гусли?

– Молодцы просили потешить, я и принес, – Лучка скинул полушубок, достал из рогожки большие старые гусли, сел, положил их на колени, ущипнул разом две струны, поморщился и стал крутить колок.

Тут же в сенях опять затопали, дверь приоткрылась и на несообразной с человеческим ростом высоте появилась бородатая башка.

– Ну, скоро ли?

– Да погоди ты! – прикрикнул Томила, но, видать, слишком велика была страсть бойцов к потехам: еще одна голова образовалась под первой, еще кто-то загрохотал сапогами вверх по лестнице: и стало ясно, что сейчас набьется полная комната народу.

– Как по морю, как по морю, морю синему, – негромко, пробуя голос, пропел Лучка.

– Да что ты про море-то? Ты срамную спеть обещал! – возмутился заглянувший первым боец.

Томила взял у Лучки гусли и сам подкрутил колки.

– Бес с вами, заходите, я вам сам спою! – позвал он стеночников. – Но потом чтоб по домам! Нечего тут околачиваться! Не то опять, как в прошлом году, сцепитесь – и некому будет на лед выходить!

И сам пропел, сообразуя звучание голоса со звоном струн: «Как по морю, как по морю…»

– Да на кой нам твое море-то?! – возмутилась стенка.

Она едва ли не вся оказалась в комнате, и Данила отступал, пока не оказался в самом углу под образами.

– Могу и срамную! Мы, веселые, на это горазды! – Томила провел пальцами по гусельным струнам, они тихо отозвались. – Ну, не любо – не слушай, а врать не мешай!

И рванул струнки, и пустил звон, другой, третий, да так уверенно, что мужики притихли.

И запел-заговорил, с подмигиваньем, с ухмылочкой, с весельем в голосе:

– А стать почитать, стать сказывать! А и городы все, пригородья все, малую деревню – и ту помянуть! А во Нижнем во славном Нове-городе, там в бубны звонят, в горшки благовестят, да помелами кадят, мотовилами крестят, стих по стиху на дровнях волокут!

– Срамное где?! – возмутился кто-то молодым баском.

– А во городе Руде нашла девушка муде!..

– Ого!!! – Слушатели перебили скомороха дружным и счастливым хохотом.

Томила, не смущаясь, поиграл со струнами, пока хохот не притих, и продолжал безмятежно:

– Нашла девушка муде, притачала их к…

Он поднял глаза на слушателей, как бы спрашивая – ну так куда же? И они ответили стремительно, дружно да складно, что вызвало новый хохот.

Скоморох пропел то, что получилось, и завершил потешку:

– Оглянулася назад – хорошо ли висят?!

– Еще! Еще давай!

– А любил я кобылу, коневу жену, она лучше, кобыла, поповой жены! Она денег не просит, в глаза не глядит, ах, в глаза не глядит, целовать не велит!

– Ох!.. – Молодцам уже и смеяться было нечем, но Третьяк только входил во вкус, и прибаутки одна за другую цеплялись, знал же он их превеликое множество.

– А любил я поповну под лестницею, а за то меня кормила яичницею! А любил самое попадью под мостом, а за то меня кормила хво-рос-том!

Он пустил громкий струнный перебор – и замер с поднятой над гуслями рукой:

– Потешил? Выметайтесь!