Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

Но эту аргументацию можно было перенести и на предметы, не относящиеся к сфере изобразительных и словесных искусств. И последствия такого переноса были непредсказуемы. Примером здесь может служить одно из писем Августина – письмо к императорскому комиссару Флавию Марцеллину[411]. Римский сенатор Волузиан сформулировал провокационный вопрос: возможно ли, чтобы Бог благосклонно принял новые, христианские жертвоприношения, если до этого Он осудил древние жертвоприношения, то есть иудейские обряды? Может ли Бог менять свое мнение? Отвечая на этот вопрос, Августин подчеркивает разницу между «прекрасным» (pulchrum) и «подобающим» (aptum): соотношение этих двух понятий составляло тему его юношеского трактата «De pulchro et apto», впоследствии утраченного. Согласно Августину, и времена года, и возрасты человеческой жизни показывают нам, что как природа, так и деятельность человека меняются в зависимости от требований времени, и в этих своих изменениях они следуют определенному ритму, притом что сам этот ритм остается неизменным. Тот же принцип проявляется и в сфере религии. Установленные Богом иудейские жертвоприношения, – пишет Августин, – были подходящими (aptum) для начальных времен, теперь же они таковыми уже не являются. Новое отношение к жертвоприношениям, более подобающее новым временам, было продиктовано самим Богом. Бог бесконечно лучше любого человека знает, что подходит тому или иному веку, а что – нет (quid cuique tempori accommodate adhibeatur). Идея Августина состояла в том, что Ветхий Завет является одновременно и истинным, и преодоленным. Но, чтобы выразить эту идею, он не мог использовать язык, основанный на «ревнивом» (Исх 3: 14, Втор 4: 24) отношении к истине. Ему нужен был какой-то другой инструмент – и он нашел его в диалоге Цицерона «Об ораторе», в утверждении о том, что пути к художественному совершенству различны и несравнимы между собой. Однако модель Цицерона была по существу вневременной; Августин же переформулировал ее, придав ей временнóе измерение. Таким образом, риторическая категория «уместности» позволила Августину одновременно учитывать и фактор божественной неизменности, и фактор исторической изменчивости; в истории идей это был действительно решающий шаг. Признание разнообразия стилей, пусть даже поначалу и лишенное историзма, способствовало формированию того представления об исторической перспективе, на которое все мы по сути опираемся до сих пор[412].

3. Аргументация Цицерона вновь заявляет о себе в одном из пассажей диалога Бальдесара Кастильоне «Придворный». «Придворный» был издан в 1528 году, но написан приблизительно лет за десять до этого. Пассаж, о котором идет речь, представляет собой один из первых документированных случаев применения понятия «стиль» к изобразительным искусствам. Это применение возникает у Кастильоне в контексте знаменитой дискуссии о так называемой sprezzatura (изящной небрежности). В какой-то момент дискуссия выруливает к теме литературного подражания, интенсивно обсуждавшейся в то время. Граф Лудовико ди Каносса, выражающий в диалоге точку зрения самого Кастильоне, отвергает подражание античным образцам, выдвигая взамен подражания другой принцип – следование обычаю (consuetudine). Отстаивая этот принцип, граф замечает: «Почти всегда к высшему совершенству можно идти разными путями». Вслед за этой имплицитной аллюзией на Цицерона (это место из диалога «Об ораторе» неоднократно упоминалось выше), граф переходит к примерам из современных искусств: музыки и живописи. Говоря об искусствах, он использует понятия «манера» и «стиль» как синонимы. Именно манера и стиль придают специфический характер художественному мастерству, которое граф Лудовико обозначает недифференцированным понятием «деланье» (far):

Опять же взоры наши в равной мере радуют разные вещи, так что трудно бывает рассудить, какие из них приятней. Так, например, в живописи наиболее замечательны Леонардо да Винчи, Мантенья, Рафаэль, Микеланджело, Джорджо да Кастельфранко, тем не менее, в своих творениях они не похожи друг на друга; и нет ощущения, что кому-то из них чего-то недостает в его собственной манере – ибо каждый в своем стиле признан совершеннейшим[413].