Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

В книге «О граде Божием» (XII, 4, 1) Августин отвергает циклические концепции истории, равно как и слова Екклесиаста «Нет ничего нового под солнцем». Августин заявляет: мы знаем, что Платон учил в Афинах лишь однажды, как мы знаем, что лишь однажды Иисус Христос принял смерть за грехи наши[578]. Эта фокусировка на абсолютной уникальности факта Воплощения породила новое восприятие человеческой истории. Основу нынешней историографической парадигмы образует секуляризованная версия модели божественного согласования, разбавляемая теми или иными дозами конфликта и множественности. Это отношение к прошлому ярко выражают такие метафоры, как перспектива, точка зрения и им подобные. Как нетрудно заметить, я и сам в этой статье не смог обойтись без использования этих метафор – это всего лишь один мелкий пример их повсеместного присутствия в сегодняшнем историографическом дискурсе. Но мирское, на первый взгляд, облачение этих метафор не должно скрывать их происхождения – а происходят они от Августина. На способе, которым мы познаем прошлое, лежит глубокая печать христианской позиции превосходства по отношению к иудеям. Иначе говоря: самоопределение христианства, закрепленное в выражении «verus Israel», «истинный Израиль», стало местом зарождения того представления об исторической истине, которое еще и сегодня является нашим – и я намеренно использую здесь это предельно растяжимое притяжательное местоимение.

Осознание этого факта вызвало у меня глубокий дискомфорт: возможно, это чувство разделят со мной и другие, к какой бы общности они ни принадлежали. Но ведь в конечном счете контекст, к которому восходит та или иная идея, лишь отчасти обуславливает ее последующие применения. Августин («О христианском учении», II, 40) усмотрел в осуществленном сынами Израиля изъятии золотых и серебряных вещей у египтян (Исх 12: 35–36) образец того, как христианам надлежит относиться к культурному наследию язычников. Сегодня мы хорошо знаем, что любое культурное наследие является объектом постоянного присвоения и переработки. Кто же изымет у нас наше наследие, кто присвоит себе наше представление об истории, при этом, возможно, отвергнув его концептуальное ядро, глубоко заложенное в метафору перспективы?

На этот вопрос я не в состоянии ответить. Несомненно одно: две из трех выделенных выше моделей были в последнее время поставлены под вопрос, хотя и в совершенно различных кругах, сильно разнящихся по своей значительности. Модель, основанная на согласовании, была атакована фундаменталистами всех мастей; модель, основанная на конфликте, была презрительно отброшена, как ветхое старье, теми, кто говорит или говорил о «конце истории»[579]. Напротив, модель, основанная на множественности, становится все более и более популярной – хотя и в скептической версии, согласно которой всякая социальная, гендерная, этническая, религиозная и т. д. группа усваивает себе ряд ценностей, пленницей коих обречена оставаться. Перспектива – говорят нам – хороша тем, что она подчеркивает субъективность; но она в то же время дурна тем, что подчеркивает интеллектуальное дистанцирование, а не эмоциональную близость (или эмоциональную идентификацию)[580]. В начале статьи я упоминал о мнении, согласно которому память, в силу своей большей близости пережитому опыту, обеспечивает более надежный жизнеопределяющий контакт с прошлым, чем историческая наука. И эта оценка памяти, и эта оценка перспективы порождены одним и тем же климатом антиинтеллектуализма.

Адекватное обсуждение этих установок потребовало бы другой статьи[581]. Ограничусь всего лишь одним замечанием. Движимые различными – более того, противоположными – мотивами, и фундаменталисты, и неоскептики отвергают или игнорируют то, что в прошлом как раз и делало перспективу столь мощной метафорой познания, – а именно напряжение между субъективной точкой зрения и объективными, верифицируемыми истинами, гарантированными реальностью (как у Макиавелли) или Богом (как у Лейбница). Если это напряжение удастся сохранить, то понятие перспективы перестанет быть барьером для взаимопонимания между представителями точных и социальных наук. Вместо этого оно станет местом встречи, площадью, на которой можно будет беседовать, спорить и обсуждать разногласия.

8 Убить китайского мандарина Моральные следствия удаленности [582]

1. Противопоставлять природной закономерности закономерность историческую мы научились все у тех же древних греков. В знаменитом пассаже из «Риторики» (1373b) Аристотель сформулировал это противопоставление так: