Деревня Левыкино и ее обитатели

В конце войны эта маленькая семья оказалась во французской зоне оккупации. Маму положили в больницу. Ей сделали какую-то операцию. В этой части рассказа Геннадий чего-то не договаривал. В его грустной интонации я улавливал глубокое сожаление в том, что ему тогда не удалось вернуться на Родину. А он этого очень хотел. В сознании своем он вырастал в фашистской Германии советским человеком и ждал нашей победы и возвращения домой. Но у его мамы Марии Ивановны были какие-то новые обстоятельства. Возможно, что она связала свою судьбу с каким-то мужчиной из наших, а может быть, других стран военнопленным. Возвращение на Родину она считала теперь для себя опасным делом. Боялась возможных репрессий как жена осужденного «врага народа», оказавшаяся на территории вражеской страны.

Вновь встал вопрос, как тогда, в 1941 году, в какую сторону ехать. Мария Ивановна решила остаться во французской зоне. А затем они с сыном и, может быть, с новоприобретенным мужем оказались в Америке. Геннадий не детализировал эту часть рассказа. Я так и не узнал, как семье удалось устроить жизнь, как удалось ему получить образование и стать инженером-архитектором. Когда мы ехали в его автомобиле из ресторана, он показал нам небоскреб, в строительстве которого он принимал участие. Тогда, в 1986 году ему было уже за пятьдесят. Мать он похоронил два года назад. Сам уже был на пенсии и постоянной работы не имел. Жена Галина Семеновна с детьми покинула его. Он женился вторично, но тосковал по своим русским сыновьям. Но больше всего он тосковал по своей Родине, по Мценску. Закончив свой рассказ, он стал расспрашивать меня. Теперь рассказывал я, а он тихо и печально слушал. А пьяные немецкие парни продолжали пить пиво, петь свои маршеобразные походные песни и стучать об стол пивными кружками.

А я вдруг подумал: «А какая судьба привела этих парней в Америку? Вернее, их родителей. Может быть, и они не по своей воле оказались, как и мой земляк, оторванными от своей Родины. Быть может, родители одних убегали сюда от фашистских преследований, а других, наоборот, от возмездия за причастность к фашистским преступлениям. И теперь они вместе вспоминают свою родную грешную землю и, как и мой земляк, вспоминают ее такими же детскими глазами». Весьма вероятно, так это и было. А я, который воевал с их родителями, оказался на этих ностальгических поминках. Назавтра мне предстояло улететь домой, а им – оставаться на чужбине. Богатая мачеха-Америка дала возможность жить, получить образование, разбогатеть, пить пиво в немецких ресторанах, но не стала их Матерью, не защитила от неизлечимой болезни – тоски по Родине. Мы уходили из ресторана часов в одиннадцать ночи. Дюжая немецкая компания все еще продолжала пить пиво. Правда, песен они уже не пели и кружками не стучали, а только под тяжелым хмелем хмуро и молчаливо смотрели друг на друга. На нас, прошедших мимо них к выходу, они не обратили внимания.

Пока в машине мы ехали в свой отель, Геннадий все время говорил о своем желании увидеть родной Мценск. Осуществить это желание ему не удалось. Сначала это было невозможно сделать в силу общей политической ситуации и по причине страха перед возможными репрессивными последствиями. Ведь он все время осознавал себя сыном «врага народа», нашедшим убежище в главной империалистической стране. А потом, когда обстоятельства изменились, возникли другие причины. Сильно и длительно болела мама – Мария Ивановна. Нужно было много работать, чтобы обеспечить семью. После развода с Галиной Семеновной появилась новая семья и новые материальные заботы и сложности. Тоска по Родине угнетала все больше и больше. На почве развивающегося алкоголизма наступило серьезное нервное расстройство. Пришлось долго лечиться. И теперь идея вернуться на Родину и увидеть Мценск осталась несбыточной мечтой.

Слушая его, я опять вдруг подумал о том, как в жизни иногда маленькие непредвиденные обстоятельства могут изменить судьбу человека. Если бы тогда, осенью сорок первого хозяином подводы оказался мужик не из Богдановки, а из нашей деревни Левыкино, все у Геннадия, и у его матери, и у его будущих сыновей или дочерей – все у них сложилось бы иначе. Припомнился мне и свой случай, когда в том же сорок первом нас, школьников, отправленных на трудовой фронт, на уборку картофеля за далекий подмосковный город Серпухов, в Высокинический район, забыли вывезти перед приходом туда немцев. В самый последний момент, не подозревая опасности и исправно выполнив порученную нам работу, мы сами решили возвратиться в Москву. А через две недели в сводках Информбюро я прочитал сообщение о занятии этих мест фашистскими войсками. А что бы случилось с нами, задержись мы в деревне Дурово Высокинического района осенью сорок первого? Не избежать бы нам и фашистской неволи, и, может быть, и смерти и не видеть бы мне с тех пор своей родной земли, как моему американскому земляку Геннадию Клименко. Я уверен, что для меня и моих одноклассников-комсомольцев судьба не сложилась бы так благополучно, как для него.