Деревня Левыкино и ее обитатели

Спору нет, в хозяйстве Федота Ивановича наемный труд использовался. Но он применялся вместе с трудом самих хозяев от мала до велика. Все в доме вставали и ложились в один час, ели и пили с одного стола, вместе и трудились, и отдыхали, и праздновали. Собственно, постоянных наемных работников у дяди Федота и не было. Жила у него в доме девушка Маруся, которую, как и нашу Лену, приняли в семью в голодный двадцать первый год из мценского приюта. Но она тоже стала здесь членом семьи и делила вместе со всеми и труд, и радости и, кстати сказать, после раскулачивания хозяина оказалась без крова и средств к существованию. И также мыкалась потом всю жизнь по чужим углам. Мужчин на постоянном найме у дяди Федота не было. Между пиковыми рабочими порами он справлялся с делами сам со своими семейными помощниками. А жена его Анна Васильевна в физической работоспособности не уступала ему самому. В период наиболее ответственных пиков сельхозработ крестьяне добровольно объединялись в супряге, и Федот Иванович был ее руководителем и, конечно, прежде всего и больше всех выигрывал в ней сам. Он был хозяином зажиточным. Ему принадлежали в супряге основные средства производства – машины и наиболее совершенный инвентарь. За их коллективное использование крестьяне рассчитывались с ним мерой взаимного коллективно организованного натурального труда. Никаких других форм кабального расчета или зависимости в этой деревенской супряге не было. Спору нет, размер выгоды от такой добровольной организации труда для каждого отдельного хозяйства был неравным. Наиболее экономически выгодно она была для хозяина – владельца главных средств производства: более совершенных механизмов и инвентаря. Такие хозяева в условиях советской новой политики становились в деревне экономическими и, при их соответствующей общественной амбиции, политическими лидерами. Руководящие административные и общественно-политические структуры в Советском государстве усмотрели в этом результате ленинской новой экономической политики опасность возрождения капиталистических тенденций в развитии деревни и на их основе – социальных конфликтов и даже контреволюции. На почве этого опасения и возникла сначала жесткая политика ограничения, а затем и жесткая политика ликвидации кулачества как класса на основе «сплошной коллективизации». Жестокие формы осуществления этой политики могли бы быть объяснимы в конкретных случаях обострения классовой борьбы в деревне и организованных выступлений кулацкой деревни против Советской власти. Но можно ли было оправдывать допущенную жестокость там, где этого не было, там, где крестьяне – и бедные, и средние, и даже зажиточные – приняли идею коллективизации?

В нашей деревне Левыкино и в двух других – Кренино и Ушаково, составивших общее коллективное хозяйство под названием «Красный путь», ни в годы Гражданской войны, ни в годы начавшегося НЭПа, ни накануне коллективизации, ни в ходе нее никаких внутренних социальных конфликтов между крестьянами не было. Не было этого и в других окрестных деревнях Мценского уезда. Не было ни политических протестов, ни поджогов и убийств по подозрительным политическим причинам, не было фактов невыполнения государственных повинностей исполнения налоговых обязанностей. Не было никаких выступлений против Советской власти. Не было ничего такого, что можно было бы оценить как чрезвычайную обстановку, требующую чрезвычайных мер. И хотя перспектива коллективизации не всем была ясна и понятна, она не вызвала каких-либо поступков, которые потребовали бы таких мер. На общем собрании жителей всех трех деревень единогласно было принято решение о создании единого коллективного хозяйства. В колхоз решил вступить и мой дядя Федот Иванович. Могло быть и так, что он больше других понимал преимущества коллективного ведения хозяйства и коллективной организации труда.

Он не только до коллективизации, не только в период ее проведения, но и даже после того, как был раскулачен, никогда не испытывал ненависти и вражды к Советской власти и в поступках своих не обнаруживал никогда никакого намека на такие чувства. Но случилось так, что он был признан чуждым элементом, непригодным к новой колхозной жизни. Его раскулачили и изгнали из деревни. А он в ней мог бы быть и председателем, и бригадиром, и звеньевым, и просто рядовым колхозником, прекрасно знающим свое крестьянское дело, и мог бы принести большую пользу для новой строящейся жизни.