Деревня Левыкино и ее обитатели

Отец, работавший в то время на Чулочной фабрике имени Ногина, получил в том году долгожданное жилье – комнату в 19 квадратных метров в общежитии, построенном на северной окраине Москвы, за Крестовской заставой. Вся наша семья в шесть человек с радостью переживала это событие после мытарства и скитаний по частным углам. В то лето или в самом начале осени и приехал к нам из деревни дядя Борис. Он соучаствовал в нашей радости обретения не собственного, но постоянного жилья. Место расположения нашего нового жилья неподалеку от церкви Тихвинской Божией Матери еще сохраняло загородный, почти сельский пейзаж. Не было вокруг асфальта. Кругом были еще зеленые луговины, не было водопровода, канализации, электричества. Но нас отсутствие этих городских удобств не огорчало. Мы были очень рады такому подарку. И дядя Борис искренне, вместе с нами переживал эту удачу. Мне кажется, что я помню его слова за чашкой чая вечером на закате нашего московского солнца. Оно светило в это время прямо в окна нашей комнаты. А потом, уже когда стемнело, дядя Борис вышел из квартиры, спустился со второго этажа и присел на крылечке подышать вечерним воздухом. Никто и не заметил, как он испустил последний вздох. Неподалеку, как сейчас говорят, тусовались с парнями наши фабричные девчата. Кто-то из ребят и увидел, как ему показалось, уснувшего старичка. А он был уже мертв.

Похоронили Бориса Ивановича на Пятницком кладбище. Я помню день похорон. Шел осенний неласковый дождь. От морга Института имени Склифосовского мы все шли пешком за катафалком до самого кладбища. Здесь, недалеко от церкви, на правой аллее от нее и было устроено его последние прибежище. Первые годы мы регулярно проведывали покойного. Но потом за житейскими заботами это стали делать все реже и реже. Стали забывать место могилы. И долго родственники – сыновья и дочери прибегали к моей памяти, чтобы найти могилу отца. Мне и сейчас кажется, что я помню это место. Как-то однажды во время посещения кладбища в связи с похоронами знакомого мне человека я прошел по аллее вправо от церкви, до запомнившегося мне могучего вяза, около него должна была быть дядина могила. Но увы! Ее не было. Кругом были ограды чужих могил, кресты и памятники. Среди них заглохла и стерлась с поверхности земли память о жившем когда-то человеке. А жизнь свою он прожил не просто, в тщетных попытках найти свою сермяжную удачу. Всякий раз, когда я вспоминаю про жизнь Бориса Ивановича, мне кажется, что о нем кто-то что-то уже написал, что я уже прочитал о его жизни какую-то интересную книгу. Наверное, это ощущение возникает у меня не случайно. Уж больно типичны были и судьба, и черты характера, и его жизненные приключения.

По всей вероятности, Борис Иванович родился еще в шестидесятых годах прошлого века. Так мы предположили вместе с его младшей дочерью Анной Борисовной, которой самой сейчас уже давно за восемьдесят. Она точно года рождения своего отца не знает. Если иметь в виду мой возраст, то понятно станет, что я своего дядю Бориса знал и мог запомнить уже в образе старого человека, в образе доброго, сказачного старичка. С моим двоюродным братом мы любили ходить в гости в дом к этому старичку и его доброй жене Елене Васильевне.

Нас с братом в этот дом, кроме гостеприимства и доброй лас– ( ки родственников, привлекали сказочные картинки на страницах различных старых иллюстрированных журналов, которыми были оклеены стены одной из комнат, особенно картинки со страшной Бабой-ягой, Мальчиком-с-пальчиком, разбойниками и Красной Шапочкой с несчастной Бабушкой и Серым Волком.

К ним нас тянула магическая сила любопытства и страха.

Нас вело туда страшное искушение увидеть Бабу-ягу еще раз и послушать по этим картинкам сказку из уст нашей доброй тетки Лены. Обратно домой самостоятельно мы вернуться не могли. После этой сказки было очень страшно под вечер пройти из конца в конец деревни. Тетка провожала нас.

И еще у дяди Бориса была замечательная собака по кличке Оскарка – большая пушистая белая собака непростой породы.

Она жила в собачей конуре возле амбара, была посажена на цепь и тоже была сказачной. С неменьшим страхом нас тоже тянуло искушение приблизиться к этому зверю. Но собака к нам была добра. Она позволяла нам все. Мы с удовольствием катались на ее спине.

Любили мы у дяди Бориса покататься, как на каруселях, на правилах конной молотилки, которая, как мне тогда казалось, больше предназначалась для наших развлечений, чем для молотьбы. По крайней мере, на другой молотилке у другого дяди нам баловаться не разрешали и иногда за это строго наказывали.