Деревня Левыкино и ее обитатели

Мой Отец говорил, будто бы его Дед был мельником и что барин И. С. Тургенев бывал у него во время охоты. Все могло так и быть. Может быть барину даже случалось обратить внимание и на его Дочку среди встречавшихся ему крестьянских детей. В семье нашей, может быть со слов Бабушки, жила легенда, будто бы она однажды в Троицин день на гуляньях в Спасском-Лутовинове играла с Иваном Сергеевичем Тургеневым в горелки. Может быть, это так и было. Во всяком случае, имя великого русского писателя было ей знакомо. В молодости она была песенницей и особенно любила петь песню «Сизокрылый голубочек» и «Окрасился месяц багранцем». Может быть, ходила она девушкой и в хороводах, а барин слушал их песни и любовался ими.

Замуж Бабушку выдали в 17 лет. Она прожила долгую жизнь, родила и воспитала семерых детей, пережила трудную дореформенную и пореформенную эпоху, три революции и Гражданскую войну. Ей посчасливилось увидеть всех своих внуков. Я у нее был самый младший внук. И мне, наверное, досталось больше всех от ее доброты и ласки. Она меня любила. И я ее очень. В старости, до конца своих дней она жила в нашем доме, в семье своего младшего сына, моего Отца, к которому она была больше привязана, чем к другим сыновьям. Отец рассказывал, что ему из далекого детства запомнился один эпизод: Бабушка несла его куда-то на закорках и, уставши, присела отдохнуть. Он пожалел ее и обещал, что никогда ее не бросит, когда вырастет. Слово свое Отец сдержал. Но ему трудно было бы это сделать, если бы Мама наша не помогла ему. Она приняла на себя все заботы о Бабушке в самое трудное для нее время глубокой старости. Не знаю, любила ли она свою свекровь любовью дочери. Но она приняла на себя все заботы о Бабушке и ухаживала за ней до последних минут жизни.

* * *

Усадьба моего Деда находилась в самом центре деревни, на ее историческом пяточке. Вокруг нее стояли все уже знакомые нам дворы. Все они непосредственно или через проулки соседствовали с ней. Его дом, можно сказать, был типовым для его времени и мало отличался от соседских. Я могу его описать, так как видел его сохранившимся на усадьбе одного из старших братьев моего Отца – Бориса Ивановича. Он достался ему после семейного раздела и был перенесен почти без изменений на выделенную ему Обществом усадьбу за деревней на выгоне.

Дом был под одной крышей, под солому, с примыкавшим к нему двором. Сложен был из бревен, без фундамента, с небольшим крылечком. С него вход вел в просторные сенцы, через которые можно было выйти во двор. Теплая часть дома состояла из кухни с земляным полом и большой, в половину ее, русской печью и двух жилых комнат с деревянными полами: одна из них была побольше, со столом, лавками и топчаном, а другая, через переборку, с кроватью и старым ткацким станком, была и спальней, и рабочем местом.

В этом доме на старой усадьбе в семье моего Деда родилось пятеро сыновей и двое дочерей. Остается теперь догадываться, как жила в нем семья в десять человек, на чем ела и спала. Одно ясно – грелись все в холодные зимы на просторной печи. На ней и незаметно вырастали.

Сыновей по порядку звали Михаилом, Борисом, Александром, Федотом и Григорием, а дочерей – Евдокией и Юлией.

И все они были Шавырами.

Как они жили в том небольшом дедовском доме?

Как им удавалось добывать хлеб насущный в своем невеликом и небогатом хозяйстве?

Как им удалось приобрести знания и опыт, чтобы найти свое место в жизни, уцелеть в ней в тяжелые лихолетья и в горьком сиротстве? Про все это я рассказать не могу. Знаю только, что все они, за исключением младшей сестры Юлии, всю жизнь страдавшей от неизлечимой болезни, всяк по-своему свое место нашли и свою жизненную задачу решили, оставив после себя жизнеспособное потомство.

Из всей своей дедовско-отцовской родни я не знал троих: старшего дядю Михаила Ивановича, среднего Александра Ивановича и младшую Юлию Ивановну. Когда я родился, их уже на свете не было.

Тетка Юля вместе с Бабушкой жила в нашей семье. Будучи всю жизнь больным человеком, она тоже была на попечении моей Мамы. Такая ей выпала доля – ухаживать за престарелой свекровью и больной, своенравной золовкой. Особенно трудно Маме было ладить с последней. Ее психика была, видимо, угнетена безысходностью положения. Она была раздражительна, в особенности по отношению к Бабушке, своей матери. Словом, Маме досталась тяжелая нагрузка, не только физическая, но и морально-нравственная. Но она не отказалась от нее, никогда никому не жаловалась на эту участь и не обделила своим женским состраданием несчастную золовку.