Деревня Левыкино и ее обитатели

Но зато я оказался коноводом у начальника артиллерии полка и должен был всегда быть при нем, сопровождать его во всех поездках и уметь вовремя принять повод его коня. Должен я еще был ухаживать за его конем. Вот тогда-то мне небо показалось в овчинку. Вот тогда-то я узнал, что такое есть служба в кавалерии. Не так просто было научиться кавалерийской езде в седле, не так просто было справиться с двумя конями, не так просто было выполнять обязанности коновода. Но в первое время я очень рад был назначению и гордо рысил на своем неказистом меринке за своим начальником. Глядя на него, я учился сложной хитрости езды в седле. И очень мне хотелось тогда, чтобы мои девочки-одноклассницы увидели меня, как мне казалось, в моем лихом казацком виде. Однако служба моя в этом качестве оказалась отнюдь не героической и очень скоро закончилась. О том, как это произошло, я расскажу тогда, когда мои воспоминания дойдут до меня самого.

А вот брату моему Николаю Борисовичу, очаровавшему меня своим кавалерийским красноармейским видом в 1933 году, воевать на коне не довелось. Он погиб не на войне. Погиб нелепо в 1940 году.

В 1934 году он закончил действительную службу а Красной Армии и вернулся домой, в деревню, где тогда с его матерью жили и его старший брат Алексей, и младшая сестра Анна. Но оставаться там долго ему оказалось невозможно. Одна деликатная история нарушила его жизненные планы. Началась эта история еще до его призыва в Красную Армию.

До призыва в Красную Армию жизнь Николая ничем не отличалась от жизни его сверстников. Вместе с ними он ходил в школу на Поповку. Это была старая церковно-приходская школа возле нашей церкви Иоанна Предтечи. Через нее прошло не одно поколение детей нашей и окрестных деревень Беляниновской волости.

И многие десятки лет еще с конца прошлого века в ней учительницей была Евгения Ивановна. Все так и звали ее – по имени и отчеству. А фамилию позабыли. В этой школе учились и мои родители, и мои родные, и двоюродные братья. В школе был установлен общий для всех учащихся обычай. К первому сентября все они должны приготовить по два веника – один из горькой, а другой из душистой полевой полыни. Обычно в августе дети ходили в поле и собирали для веников полынь. С горькой полынью было проще. Ее в поле было много. А вот с душистой было сложнее.

Видимо, уже тогда это растение в наших полях становилось редким. Я помню, как долго, по одному махровому стебельку мы отыскивали это очень приятно пахнущее растение. Как бы то ни было, к первому сентября у всех школьников веники были готовы, и они чисто одетые, умытые, с холщевыми сумочками через плечо и двумя вениками в руках, как с букетами, шли в школу. Я всякий раз вспоминаю эту картину, когда теперь вижу первого сентября современных школьников с букетами цветов. Приятно на эту картину смотреть и теперь. И тогда это было не менее красиво. Но в том далеком традиционном обряде был простой житейский смысл. Этими

И – 1798 вениками дети подметали полы. Не просто подметали. Полынные веники дезинфицировали помещение. В школе благодаря этому не было мух и не заводились другие насекомые. А в классе и осенью, и в зиму, и до самой весны сохранялся свежий запах степной полыни.

Мне учиться в нашей деревенской школе не пришлось. Пока мы жили в деревне, я до нее не дорос. Однако однажды я все-таки в школьном классе побывал. Случилось это так же, как в известной толстовской сказке про Филипка.

В то памятное мне первое сентября 1930 года в школу, в первый класс собирался мой двоюродный брат Борис. Мы с ним были друзьями, и я не мог отстать от него. Мамы моей дома не было. Она тогда ездила в Москву, к Отцу. Никто меня не остановил, и я с Борисом без веников и сумки отправился ранним утром в школу. Потом я ходил туда еще несколько дней, пока Мама не вернулась из Москвы.

Старая, опытная учительница и работавшая с ней тогда ее дочь Сима не прогнали меня из школы, чтобы не отбить охоты к учебе. Наоборот, они посадили меня на свободное место, за парту. Дали лист бумаги и карандаш и позволили мне самому найти себе занятие. Я выбегал со всеми на перемену, но дела в классе найти себе еще не мог. Время к школе еще не пришло, и я сам перестал в нее ходить.

Мне не довелось потом учиться у Евгении Ивановны. Но я до сих пор вспоминаю ее как самую первую мою учительницу. Я запомнил ее старенькой, суматошной и визгливой от многолетнего общения с неподдающейся оравой ребятни и очень строгую к их шалостям и проступкам. Многим, в том числе и моим братьям, попадало от этой строгости. Наказывала она и линейкой, и таскала за вихры, и ставила в угол, и оставляла без обеда. Но никогда она не наказывала несправедливо.