Деррида

Если присмотреться повнимательнее, критика Бурдье в какой-то мере соотносима с той, что семь лет назад была предъявлена Мишелем Фуко на последних страницах другого постскриптума, в переиздании «История безумия». Для автора «Отличия» вопрос в том, чтобы лишить философию ее привилегированной позиции. Если верить Бурдье, деконструкция оказывается всего лишь чрезвычайно утонченной формой обмана. В самом деле, по его словам, «философский способ говорить о философии дереализует все то, что можно сказать о философии». «Самые смелые из интеллектуальных прорывов в чистом чтении», какими бы тонкими они ни были или, возможно, как раз по этой причине, являются всего лишь «последним средством спасения» дисциплины, которой, по его мнению, грозит самое что ни на есть банальное уничтожение[1005].

Деррида не сразу отвечает на эту критику. Но, разбирая кантовскую проблематику в «Споре факультетов», он посвящает несколько занятий своего семинара 1983–1984 годов детальному анализу постскриптума к «Отличию», а потом возвращается к нему в «Привилегии» – тексте, которым открывается большой сборник под названием «О праве на философию». Деррида старается доказать, что Бурдье делает именно то, в чем он его упрекает: он желает наделить социологию «абсолютной, то есть философской, властью над всем множеством других регионов знания, дабы социология была не просто одной из его частей»[1006]. Совершая удивительный переворот, Бурдье опрокидывает старую иерархию знаний, превращая социологию в новую царствующую дисциплину, способную править всеми остальными и разоблачать их невысказанные посылки. Но это не столько обещанная революция, сколько попытка путча. Этот конфликт двух дисциплин составляет также метафору конкуренции двух представителей одного поколения, обучавшихся в одних и тех же институтах. Вначале Бурдье хотел стать философом, как и Деррида, но очень рано сошел с этого пути, перейдя от Гуссерля к кабильцам, а потом и к социологии, не поставив, однако, на философии крест. Дидье Эрибон, которому удалось остаться близким и к Деррида, и к Бурдье, дает такое объяснение:

Бурдье преследовала фигура Деррида, и многие его высказывания о философии, как и то, что он выбирал в этой дисциплине, объясняются лишь этим его отношением, более скрытым, но при этом более фундаментальным, нежели отношения, которые он старался предъявлять, чтобы лучше скрыть истину, – отношением к тому, кого, по сути, считал ровней самому себе и единственным соперником, кто в любом случае был его привилегированным и в то же время отрицаемым визави (однажды он сказал мне: «В собственном поколении всегда есть тот, кого с самого начала считаешь соперником»… а потом назвал своего, и это, конечно, был Деррида… Достаточно прочитать приложение к «Отличию» о кантовской эстетике, чтобы заметить это!)[1007].

И, как это часто бывало, роль катализатора сыграет Хайдеггер, пробуждая прежние конфликты, касающиеся его очень и очень косвенно, 10 марта 1988 года Libération публикует статью на разворот под оглушительным заголовком: «Хайдеггер по Пьеру Бурдье: крах философии». На самом деле речь идет об одном интервью Бурдье о его книге «Политическая онтология Мартина Хайдеггера», в которой с небольшими изменениями переиздан текст 1975 года. И с самого начала намеки Бурдье, очевидно, метят в Деррида: «У книги Фариаса то достоинство, что она обязала хайдеггерианцев выйти из своего надменного уединения, в котором они замкнулись». Философия, привычно «злоупотребляющая символической властью» и презирающая историю и гуманитарные науки, вынуждена теперь ответить на претензии позитивного знания. Бурдье не боится заявить, что, «если эту философию и этих философов накроет обвал хайдеггеровской мысли, это [с его точки зрения] не такая уж потеря».

Затем он прямо атакует Деррида и его интервью, вышедшее в Le Nouvel Observateur за несколько месяцев до этого: