Дерзай, дщерь!

Так, можно сказать, пропала Л.; пятнадцать лет назад без всякой веры, даже не крещенная, она явилась в монастырь, чтобы «попробовать и это»: к тому моменту, не обиженная умом, талантами и внешностью, Л. успела окончить технический вуз, самоучкой освоить несколько иностранных языков, побывать замужем, кроме того, занималась музыкой, много читала и писала стихи. Симптомы нарциссизма, хотя термина такого мы тогда не ведали, проявлялись в ней весьма отчетливо: чрезмерная ранимость, подозрительность, обескураживающая душевная холодность, остужающая любые попытки дружеского общения, и яростное сопротивление воображаемым попыткам «залезть ей в душу».

Удивительно: при отталкивающем высокомерии она, похоже, ненавидела себя и выбранный способ бытия и втайне, а иногда и вслух, завидовала другим, способным в простоте души радоваться жизни, но никогда не согласилась признать, что с поразительным упорством держится за то, что противоречит ее же личному интересу. Пишет из города на Волге ее сестра: Л. неоднократно покушалась на самоубийство, периодически лечится в психиатрической больнице, постоянно пьет таблетки, живет в одиночестве, ни с кем не дружит, книг не держит, только сидит в полумраке, под градом убийственных ритмов ужасающей рок-музыки, и уже не пытается выйти из темницы своего больного, гипертрофированного «я».

Д. монахиня, но пострижена и живет в миру, потому что нынешние монастыри-«колхозы» не отвечают ее возвышенным духовным запросам; книжница, она всё знает, теоретически; пишет в газеты против архиереев, читает лекции по нравственному богословию, энергична, обаятельна сокрушительной искренностью и горячностью; вызывающе-игривым тоном вдруг объявляет: «У меня совсем нет органа послушания!». Она мечтает создать «собственный» монастырь, уже и правила строгие составила по древним образцам, хотя, признаётся, сама жить по ним никогда не пробовала.

Другая, тоже мирская монахиня, создает целое учение о «безжизненности» и отсталости «традиционного» монашества, о целесообразности приспособить его к нуждам современности, к жертвенному служению в школах, больницах, тюрьмах. Доброе дело, но зачем же постриг принимать? Давать обеты, не содержащие ни словечка о долге перед страждущим человечеством, но, наоборот, обязывающие к отречению от мира, пребыванию в монастыре до последнего издыхания, целомудрию, послушанию даже до смерти и «вольной в общем житии сущей нищете»?Может быть, монашество привлекает таковых как видимый знак христианского совершенства: живущие в миру, в отличие от монастырских, апостольник под серый платок не прячут: зачем скрывать от толпы от толпы свою отстраненность, принадлежность к ордену избранных.

Конечно, в активной благотворительно-миссионерской деятельности все добродетели сияют и вознаграждаются: и люди хвалят, и журналы пишут, и автомобили дарят, как превознесенной миром матери Терезе. Какое может быть сравнение с монастырем, где тебя именно за образование сошлют на коровник, а в ответ на стоны и недоумения скажут: «терписмиряйсявсехлюби»; какая же выгода для «гармонии» день за днем и год за годом взращивать сокровенного сердца человека, и, хотя он еле жив, заставлять его молиться, то есть кровь проливать, и никогда, никогда не знать успеха, проваливаться на каждом экзамене и, малодушничая, отступать, и всё опять начинать сначала!

«Я утешился, увидевши из письма вашего, что вы уже не так умны, как были прежде», – целительная ирония святителя Игнатия много открывает о той, кому адресована, и не только о ней. Умничанье обыкновенно предполагает, что мы яростно отстаиваем свою гармонию, собственные взгляды и привычки, даже если они вступают в очевидное противоречие с христианством; в наше время, когда для женщин не только светское образование почти обязательно, но открыто и богословское, им очень даже есть что предъявить, если не согласны.

Нам, таким ученым, таким оригинальным и ярким, совсем не подходит православная доктрина смирения, которое, при отсутствии опыта, отождествляется с трусливым соглашательством и рабством, и, ополчаясь на нее, мы толкуем о божественной свободе, о непозволительности замораживания живой души уставами и об уникальности собственного пути в подчинении непосредственно Христу.Вся беда от слишком широких кругозоров, заметил святитель Феофан Затворник.

Что окажется в нас несогласное с заповедями Божиими и правилами святоотеческими, в том должно приносить покаяние и смиряться пред Богом и людьми, а не придумывать новые правила в свое оправдание. Так говорил великий старец преподобный Амвросий Оптинский.

В сетях искания совершенства

Много в жизни я встретила зла,

Много чувств я истратила даром,

Много жертв невпопад принесла.

Каролина Павлова.