Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Сочинил непроходной монолог «Я, космонавт Рабинович…».

Зал «Дзинтари» был бы счастлив — но помешала советская власть, на последнем издыхании не дав родиться новому Довлатову. И только от этого он ведет себя как последняя мразь в духе В. Зилова из «Утиной охоты». Рисует поклонницам елду в книжке и при живой жене осеменяет всех попавшихся на уд незнакомок.

Последний раз он появится в наше время старым павианом на сцене ретро-шоу. И произнесет коронное: «Не хотите сфотографироваться с обезьянкой?»

Обнуляя тем самым все сатиры на советскую власть и сочувствие свободолюбивой критики. Ибо для Михаила Идова, в прошлом Зильбермана, юморист Аркадьев, в прошлом Аронзон, есть не только автопортрет (с поправкой на возраст), но и тот самый мартыш Артур Иваныч, урожденный Ильичом. Это он ищет у окружающих вшей, проявляя к ним так свою любовь. Это он не кусается, а если и да, то только ближних. И со всеми желает сфотографироваться. И чувство прекрасного у него. И единственная мечта — стать большой-пребольшой звездной макакой типа Эдди Мерфи из шоу «Delirious».

И тут уже простительно полное незнание Идовым советских реалий, пропущенных в процессе перехода во второй класс.

Например, что за публичные шутки про Лумумбу пишущей макаке оторвали бы руки и вставили туда, откуда хвост (и правильно бы сделали). Что роман с названием «Проклятье» можно было издать только о марионеточных африканских режимах. И что появление на орбите вымышленного космонавта Малкина вызвало бы только поминание Чалкина, Палкина, Галкина и Залкинда. И хохот, как в первый раз.

Амбициозное мающееся ничтожество, столь тепло встреченное сегодняшними свободолюбами, сыграл великолепный актер Алексей Агранович, урожденный Аграновичем же, — человек гораздо более чувствующий и глубокий, чем его герой. Первые 30 лет жизни он провел у бильярда в клубе «Маяк» — но не по вине советской власти, а по прихоти извивов актерской судьбы. И всю свою хорохорящуюся печаль вложил в героя.

Отчего тот показался чем-то более значительным, нежели простой советский комик, шутящий про Рабиновича.

На сеансе связи с орбитальным экипажем измятый, скомканный герой почти что с Богом разговаривает.

«Давай про обезьянку?» — просит Бог.

1984. Капитал

Звон серебряной деньги песней входит в сердце

Золотой телец на советском экране

Ангельские дудки пропели упокой Советам задолго до их календарной кончины. «Социализм есть распределение», — предупредил неразумных потомков Ленин, из мавзолея наблюдая прекраснодушную утерю рычагов и фундамента воздвигнутого им колосса. Сталин отдал продовольственные и вещевые карточки, Хрущев санкцией на кооперативное жилье — раздачу бесплатных квартир. Последний гвоздь в гроб идеалистического красного учения вколотил А. Н. Косыгин гигантом «АвтоВАЗ» в 1970–1974 годах. Деньги обрели покупательную способность и смысл их коллекционировать. В то время как советологические мудрецы изучали фантомную надстройку в виде верности населения бесклассовой риторике, материалисты-гайдаровцы уже с хельсинкского совещания твердо знали, что народовластию вот-вот придет капут.

Именно на ранние семидесятые пришелся коррупционный бум в сфере услуг и эпоха северных шабашек. Тогда же на экран явились деньги как покупательный эквивалент и осязаемая ценность, а не абстрактный символ борьбы с накопительством. Сцена очищения огнем казначейских билетов в «Идиоте» виделась красивым жестом гордой паненки — до тех пор, пока Татьяна Москвина в «Сеансе» походя не заметила, что в ценах 1880 года в иволгинской печке сгорело полтора миллиона долларов США. Немало вынужденных бессребреников поперхнулись и ощутили себя насекомыми из массовки, ждущими отмашки рвать из огня заветную денежку. Пырьев, и без всякого миллиона имевший у себя домашний коммунизм, акцентировался пуще всего на высокой, анилинового цвета вражде к презренному металлу и бумазее. «Жги! Ндраву моему не препятствуй, я власть денег разоблачаю!» — язвил его в дневниках сердитый Г. М. Козинцев, да и поделом. Не дай Бог свинье рог, а мужику барства.