Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

«Бояться автору нечего…» Он умер 15 декабря 1977 года от замыкания в новенькой стереосистеме. Блестящее барахло настигло и отомстило ему за измену.

70-е. Честь

Француз

К 100-летию Виктора Некрасова

Некрасов под именем старика Панаева был самым приличным человеком в прозе Довлатова.

Кто знает прозу Довлатова, тот оценит. Вся она доверху полна вздорными скандалистами на национальной почве, сочинителями пионерских речевок с расстегнутой ширинкой, фосфорическими женщинами с сигаретой и добрыми идиотами из космоса. Один Панаев нормальный. «Панаев с женой», всегда добавляет Довлатов, и это звучит с благородным степенством, обычно чуждым прозе Довлатова. Он и в жизни был такой, особенный.

Офицер-сапер, не ошибшийся ни разу, лауреат Сталинской премии за хорошую книгу (такое, впрочем, после войны случалось), ставший в семидесятые тихим, без эксцессов светилом парижской эмиграции, прожил долгую счастливую жизнь на войне, чужбине и пошлой украинской родине. Любил гулять по своим обоим лучшим городам Европы. Любил водку и писал о ней в подробностях, а их вычеркивал при публикации старый алкоголик и лицемер Твардовский. Сыпал ненатужными мудростями, из которых по меньшей мере одну затвердили во всех интеллигентных домах СССР.

Это к нему пришли с обыском стеснительные люди из украинской держбезпеки, лопоча, что у них работа такая. «А работу себе, молодой человек, каждый выбирает сам», — некрасовские слова.

Он был похож на веского дядюшку из нравоучительной дворянской литературы, который всегда скажет свое ехидное слово и которого непременно послушают, потому что у него миллион. Это он писал о «Заставе Ильича», что дружить лучше втроем, а пить вдвоем, потому что третий все одно нарежется и будет клевать носом в сайру на газетке. Это он похвалил молодого режиссера за финал — что «не вытащил на экран за седые усы все понимающего старого рабочего, который всем расскажет, как жить». И это его слово перевесило бы сорок сороков кляуз и неудовольствий любого партийного бобра. Кроме одного. «Новомирскую» статью подсунули Хрущу, и она рассвирепила его больше, чем фильм, о котором он по серости своей и не слыхивал. Он, конечно, разорался, велел подать сюда и запретить, и лучшая картина советского времени была запрещена до самого конца его демократичнейшего из правлений.

Не очень любил Виктор Платоныч украинских руководителей, да. Редко где в СССР была такая сбитая порода управленцев, дремучих, как тайга. Вворачивающих народное словцо и курящих тютюн. И все на его голову. И от всех нужно попеременно спасать то Параджанова, то Владимирскую горку (впрочем, когда пришло время спасать Параджанова, Некрасова уже самого нужно было спасать). От Корнейчуков, подло сваливших первые поражения войны на плохих генералов и сделавшихся за то Першими секретарями Спилки письмэнников. От Подгорных, про которых сказано: «Уж слишком не Спиноза». От Степанов Олейников, сочинителей стихотворных фельетонов про летающие над полем трусы.

Некрасов был образцом житейского вкуса в городе, где вкус, извините, переводится словом «смак». Они не могли не разбежаться, хотя среди лучших строк о Киеве есть и его (а кто только о нем не писал). Впрочем, франт, орденоносец, жуир с тросточкой, он бы и в Москве не прижился. Место его на Больших Бульварах, куда он и переехал, и ни разу не пожалел, и курил в уличных кафе, и с молодежью тер о том о сем умном.

Тепло неся в душе свой Киев, свою Москву и свой Сталинград.

70-е. Исход

Большому кораблю и винт в помощь

«Довлатов», 2018. Реж. Алексей Герман

Говорят, моно-картина (сконцентрированная вокруг главного, зачастую эпического персонажа) процентов на сорок определяется выбором исполнителя. Хоть «Анна Каренина», а хоть бы и «Волк с Уолл-стрит».

Сорок процентов у Германа-младшего есть.

Серб Милан Марич очень похож на Довлатова личностью и повадкой, существование в чужой языковой среде поневоле делает его молчаливым и загадочным, а потребности переозвучки естественным порядком сокращают число сомнительных реплик, которое вложила бы в его уста сценаристка Тупикина. Гигант-молчун, передвигающийся по закатному социализму с дистанцированной ухмылкой, занимая полкадра, — очень хороший образ. В фильмах Германа вообще разговаривают мало, и это им только на пользу. Придумать для выдающегося писателя и острослова соразмерные реплики мало какому сценаристу по силам. Дунский с Фридом давно умерли.