Дешевка

Права на что? Ее не уволили и даже формально не понизили. Просто ситуация изменилась, и земля будто ушла у Имоджин из-под ног. Утром она собрала вещи, наскоро попрощалась с детьми, и вот теперь она уже в Сан-Франциско. Это же Кремниевая долина, ведь так?

Имоджин ерзала в кровати, пытаясь устроиться поудобнее на грубой простыне. Она была совершенно ошарашена, словно женщина, муж которой закрутил интрижку прямо у нее под носом и притащил любовницу к ужину, представив ее своей протеже. Как же так, почему она даже не знала, что творится с ее журналом?

Во всем виноват этот проклятый рак. Операция далась ей нелегко. Потом — дети и новое дело Алекса. Все это время Имоджин не появлялась на людях, предпочитая проводить выходные в их коттедже в Саг-Харборе. Она, трудоголик, много лет работала, не покладая рук, и теперь должна была дать организму возможность исцелиться. Все произошло так быстро! Да, просто стремительно разворачивались события: Ева окончила бизнес-школу в июне, вернулась в «Глянец» в июле, а журнал станет приложением на следующей неделе.

Перед рассветом Имоджин проснулась от шума, источником которого был автомат, производящий кубики льда, — он явно сбрасывал их в какую-то совершенно не подходящую для этого емкость вроде полиэтиленового пакета. Плюх, хлюп, плюх, хлюп. Плюх, хлюп. Имоджин открыла один глаз, потом другой. На другом краю кровати храпела Ева, ее глаза подергивались под расшитой блестками пурпурной маской для сна.

Сквозь дешевые нейлоновые занавески просачивался свет, позволяя разглядеть пузатый телевизор на фанерном комоде, этакий реликт девяностых.

«Вроде меня», — с ухмылкой подумала Имоджин, припомнив свою предыдущую рабочую поездку — в феврале прошлого года она четыре дня провела в Италии, на миланском показе. Те дни уже стали казаться старыми добрыми временами. Тогда блестящий черный автомобиль забрал ее из дома и отвез в аэропорт. Она летела в бизнес-классе, ей вручили бокал шампанского, пушистое полотенце и мягкое одеяло. Стюардессы обращались к ней по имени и желали приятных снов. Она проспала шесть часов, после чего ее проводили в другой блестящий черный автомобиль, в салоне которого пахло свежестью, и отвезли чуть ли не в лучшие апартаменты отеля «Четыре времени года». Там было так комфортно и роскошно, что она не возражала против того, чтобы отсиживать все тридцать ежедневных презентаций коллекций готовой одежды. Имоджин до сих пор ощущала нежность белых простыней, на которых красовалась великолепная белая орхидея с маленькой карточкой из веленевой бумаги. Надпись, сделанная на ней прекрасным почерком от руки, черными чернилами, гласила: «С любовью, Том Форд»,[39] и вычурная завитушка у буквы «Ф».

Имоджин встала с постели и потянулась, и в этот момент ее ноздри дрогнули от просочившегося в комнату запаха краски. Она побрызгала своими любимыми духами от Джо Марлона, чтобы перебить отвратительную вонь из коридора, и открыла стенной шкаф в поисках банного халата, но обнаружила только несколько проволочных вешалок.

— Оденься как нерд, — посоветовала Ева, выйдя через двадцать минут из душа в одном обмотанном вокруг бедер полотенце. На ее левом бедре обнаружилась татуировка — веселый дельфин с улыбающейся задранной мордой. Имоджин почувствовала, как ее щеки заалели. Она не была ханжой. Многие годы она видела моделей, которые прохаживались вокруг нее в полуодетом виде. Но Ева — не модель, и тут не фотосессия. Ее идеально круглые торчащие голые сиськи не были белее остального тела, что говорило об автозагаре, и они нацелились прямо на Имоджин.

— Давай включим какую-нибудь бодрящую музыку! — Ева прыгнула на кровать. Имоджин не успела возразить, как из переносного динамика в форме сердечка полилась песня Бейонсе «Пьяна и влюблена».