Дешёвый сезон

Она смутила его; теперь она была хозяйкой положения. Она почувствовала, что вырвалась из ловушки, она была свободна, могла встать и уйти, если б ей того захотелось, а могла еще ненадолго остаться; право выбора было за ней.

— Выпьете еще бербон? — спросил он. — Но вы — англичанка. Вы, наверное, предпочитаете шотландское виски?

— Лучше не смешивать.

— Правильно. — Он налил ей еще. — Интересные мысли приходят в голову, — сказал он. — Иногда мне очень хочется ненадолго вырваться отсюда. Что вы думаете о том, чтоб пойти куда-нибудь еще пообедать.

— Это было бы глупо, — ответила она. — Оба мы заплатили здесь за пансион, так ведь? А там нам в конце концов предложат то же самое. Помидоры и мелкую рыбешку.

— Не знаю, что вы имеете против помидоров. — Но против ее доводов в защиту экономии он ничего возразить не мог: первый раз она была в компании американца-неудачника. Таких можно увидеть на улицах... Но тех молодых людей, которые приходили в их дом, все ж нельзя было назвать неудачниками. Профессор

романских языков, наверно, надеялся возглавить университет — успех бывает относительным, но все же остается успехом.

Он налил еще один стакан.

— Я выпью весь ваш бербон, — сказала она.

— Это хорошее дело.

Она была уже немного пьяна, и в голову ей лезло всякое, что только казалось относящимся к теме. Она сказала:

— Эта вещь из Лонгфеллоу... Мне попадалось что-то... «мысли о юности давние, давние мысли». Я, должно быть, где-то читала об этом. Был такой припев, кажется?

— Наверно, я не помню.

— Вы мечтали быть пиратом, когда были маленьким?

Лицо его озарила совершенно счастливая улыбка.

— И цели своей достиг. «Пират» — так меня Джо однажды назвал.

— А спрятанных сокровищ у вас нет?

— Джо знает меня слишком хорошо, чтобы послать сотню долларов. Но, если его хорошенько напугать, что я приеду, он может послать пятьдесят. А проценты были — двадцать пять. Он не мелочный, но глупый.

— Как это?

— Уж он-то должен понимать, что я не вернусь. Я никогда не сделаю такого, что может причинить боль моей сестре.

— Что бы вы сказали, если бы я пригласила вас пообедать со мной.

— Нет. Так дело не пойдет. — В некоторых вещах он был явно очень консервативен. — Сами же сказали, что вам не хочется бросать деньги на ветер. — Когда от бутылки «Оулд Уокер» осталась половина, он сказал:

— Да, вам бы не мешало сейчас что-нибудь поесть, пусть даже помидоров или рыбешки, как вы ее называете.

— Вас действительно зовут Хикслотер?

— Что-то вроде этого.

Они спустились вниз по лестнице, осторожно ступая друг за другом, след в след, как утки. В ресторане пансионата воздух к вечеру был просто раскален, и мужчины сидели и потели в пиджаках и галстуках. Они прошли вдвоем через бамбуковый бар в кофе-бар, освещенный свечами, от чего было еще жарче. За соседним столом сидели двое молодых мужчин, стриженных под «ежик» — это были не те же самые парни, которых она видела раньше, но похожие. Один из них сказал: «Я не отрицаю, что у него есть определенный стиль, но даже если ты обожаешь Теннеси Вильямса...»

— Почему он назвал вас «пиратом»?

— Было дело...

Когда они стали решать, что же заказать, оказалось, что и выбирать, кроме мелкой морской рыбы и помидоров, было нечего, и она снова предложила ему свои помидоры; он, по-видимому, ожидал этого и для нее это стало уже привычным. Он был старым, с его стороны не было попыток заигрывать с ней, которые она могла бы с полным основанием отвергнуть — да и как бы мог такой старый мужчина заигрывать с женщиной ее возраста? — и все же ее не покидало чувство, будто ее затянуло в конвейер. Она уже не могла решать, что будет потом, и в душе уже начала немного паниковать. Она была бы напугана еще больше, если бы не выпила бёрбона больше обычного.

— Отличный был бёрбон, — заметила она лишь затем, чтобы прервать паузу, и тут же об этом пожалела: он воспользовался предоставленной возможностью:

— Мы выпьем по стаканчику, прежде чем идти спать.

— Мне кажется, я уже достаточно выпила.

— Хороший бёрбон вам не повредит, будете лучше спать.

— Я всегда хорошо сплю. — Это была неправда — такая безобидная ложь, которую говорят мужу или любовнику, когда не хочется раскрывать своих маленьких женских секретов. Молодой человек, который говорил о Теннеси Вильямсе, встал из-за своего стола. Он был высоким и стройным, на нем были брюки, обтягивающие ноги, как кожа, и его легко можно было представить чуть более обнаженным. Интересно, обратил бы он на нее внимание, если бы она сидела здесь не с этим толстым стариком, так ужасно, к тому же, одетым? Едва ли. Его тело было создано не для женской ласки.