Десять

Она ушла молча, не поднимая глаз, пытаясь не заплакать, вспоминая «мы разочаруемся». Она разочаровалась, но легче ли ей? Легче? Разочаровался ли он? Да, практически наверняка — да.

По пути домой её вырвало, следы остались на новом плаще, Юля надеялась, что запах геля для душа и рвотных масс выбьет из неё запах постороннего мужчины. Все выходные она пролежала, не вставая. Симон гулял с Кимом, сопел, что он предупреждал о переменчивости погоды весной, папа не нашёл явных признаков болезни, но посоветовал отоспаться, Адель молча кормила её обедом и всё, что сказала: «Девочка, сколь же много приходится нам, женщинам, снести из простого мужского эгоизма».

К рабочим дням Юле показалось, что ей легче, руки мужа, пробегающие по её спине, не посылали тёплых мурашек, как раньше, к низу живота, но дарили успокоение.

Она уснула, кутаясь в родной запах, наутро, разбудив Симона поцелуем, давая знать, что она уже достаточно проболела и готова для новой жизни…

Симон был деликатен, он играл с телом Юли, ласкал его, дарил, прося немного взамен. С ним она была живой, красивой и по-настоящему желанной — а не тряпичной куклой из порно-фильмов, давящейся, с потёками слюней.

Юля понимала, что она не забудет, не сможет забыть этот инцидент с Юрой, и понимала, отчётливо понимала, что ей не стыдно. Она была готова встретить его спокойным взглядом, пройти мимо или поговорить, как того будут требовать обстоятельства. Знала, что она не засмущается, словно эта часть навсегда осталась там — на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем.

Но, к счастью, в течение месяца она не видела Юру, хотя и не избегала встреч, пока, в ночное дежурство, не поднялась в курилку, просто ради минуты тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства не совпадали.

Юрий Борисович, в обычной зеленоватой форме хирурга, сидел на скамейке, опустив голову, крутя в руках незажжённую сигарету.

Юля села рядом. Слишком уставшая, чтобы повернуться и уйти. Она знала, что Юра может дать ей именно то, в чём она нуждалась — тишину и спокойствие прямо сейчас.

Сломав, наконец, сигарету, он произнёс:

— Бросил курить.

— Не похоже… — поведя носом, учуяв явный запах табака.

— Да уж.

— У тебя что-то случилось?

— Это личное, пупс.

— Эм… как ты говорил, может, иногда проще кому-то рассказать?

Он долго смотрел на неё, Юля словно впервые разглядывала этого человека. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, скорее приятные, синие глаза, странно, она никогда не видела, что у него настолько синие глаза. Морщинки у синевы и в уголках губ.

— Возможно… как ты?

— А… — она поняла, о чём конкретно спрашивает её этот новый для неё человек, — нормально, вроде нормально. Скажи мне, никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи.

— Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать возненавидела его.

— Немудрено, — Юля каким-то образом понимала, что не это заботит Юру.

— Она ненавидит его не за то, что он её бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, пока она была моложе, её психика была лабильней, ей было бы легче приспособится… Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, я не понимаю его, не понимал… это так просто — прожить с любимым человеком всю жизнь… если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.

— И что ты будешь делать?

— Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга…

— Но, может?..

— Она замужем, и она счастлива с мужем.

Юля обдало одновременно холодом — ледяным, студёным, — и жаром.

— Эта женщина… это я?

Юра притянул её к себе, спрятал её голову у своей шеи, прижимая, не давая поднять глаза на него.

— Пупс, я отымел тебя, как хотел… и выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?

— Нет… — его руки играли с волосами, делая ей массаж головы, гладя по плечам, пока её губы, безотчётно, сами по себе, целовали его шею.

— Это не ты, Юля, не ты. — «Не ты» утонуло в поцелуе, не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря, не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую она не имела прав. В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то грани в мужчине, который прижимал её к себе, но при этом — давая свободу, словно встать и уйти для неё — не проблема.

Это был поцелуй — обещание чего-то, поцелуй — ожидание, поцелуй — желание.

— Я так хочу тебя, хрустальная.

— Ты живёшь с одной, влюблён в другую и хочешь третью, ваше дело — труба, пациент.

— Да уж.

— Я хочу… что делать с этим? — она позволила его рукам пробежаться по пуговицам халата и высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, нимало не беспокоясь о том, что они не одни в больнице.

— Год, дай нам год… дай мне год.

— Год?

— Да…

— Я дам тебе год.

Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любила, и записку. «Мне нужен этот год».

Ауттейк. Симон.