Десять

— Да не набрасываюсь я! — словно взрываясь. — Не набрасываюсь! Куда уже мягче? Ещё больше уговаривать? Я, блядь, только и делаю, что уговариваю её, я мягок, терпелив, деликатен, как она хочет, когда она хочет… только знаешь что? Она не хочет. Никак. И никогда. Такое может быть, Анжел? Я ничего в этом не понимаю, может, она больна чем-то? Гормонов не хватает… эстрогенов там каких-нибудь, а? Ей девятнадцать лет, она такая красавица… как так?!

— Симон, я тебе говорила, что рано ты… И ничем она не больна, во всяком случае — вид у неё цветущий, просто женская сексуальность просыпается к тридцати годам, так часто бывает. А у тебя сейчас из ушей прёт, не совпало у вас, понимаешь?

— И что? Мне теперь ждать её тридцати? У меня яйца к тому времени отвалятся!

— Вручную.

— А то я не знаю…

— Симоша, ну не может быть настолько плохо, что, вообще не даёт, что ли?

— Не, так-то каждый день, почти… кроме аварийных, но… как на похоронах, понимаешь? Всё медленно, печально, неспешно… стоит чуть надавить, слегка позу поменять — трагедия… и… можешь мне ответить, только честно?

— Я всегда с тобой честно говорю.

— Я дерьмовый любовник? Ты кончала со мной?

— Ты охеренный любовник, Симон, лучший из тех, кто у меня был… Ты же понимаешь, что мне есть с чем сравнивать. Ты — водородная бомба, а не мужчина. Тебя уже нет, а вспышки ещё есть.

— Тогда почему она НИ-КОГ-ДА?

— Не созрела, дай ей время и прояви настойчивость, что ли… изобретательность. Сам выбрал такую. Или ты думал, что она р-раз — и из скромницы превратится в секс-бомбу?

— Вообще-то думал, — недовольно пробурчал.

— Ну… ты ошибся, Симон. Вон там, в шкафчике, коробочка.

— Какая коробочка?

— Коробочка с надписью «Терпение», а рядом такая же «Развод», и только тебе выбирать.

— Какой развод? — он почти заплакал. — Я люблю её, я так её люблю, мне дышать больно, но при этом мне уже от собственных фантазий стыдно! Не то что реальных действий… у меня, кажется, всегда стоит, а она всегда не хочет… и это ещё хуже, чем раньше. Тогда я хотя бы верил, что это изменится, а сейчас?!

— И сейчас верь… это изменится, просто не скоро.

— Я пойду.

— Иди, — в дверях. — Изменится, только с тобой ли, мальчик… — про себя.

Она не успела сесть за стол, как дверь снова открылась. Снова Симон, он зашёл и встал посредине небольшого кабинета, смотря прямо перед собой, молча.

— Был уверен, что будешь верен своей Юле, трахаясь ещё до свадьбы с другой?

— Это другое, я тогда не был женат.

— Конечно, конечно, — она встала рядом, — дверь закрой, ты же за этим пришёл?

— Да, — коротко, — но это ничего не значит.

— А что это должно значить? — расстёгивая белый халат. — Есть ты, я, секс. Мне нафиг не впали твои моральные мучения… тебе мои. Так?

— Да, — он легко поднял женщину, прижимая к себе, отмечая, что она почти невесомая в его руках, хрупкая, словно ломкая… Кожа была мягче, против атласной кожи Юли, на которой не были видны дефекты или недостатки. Он видел родинки на шее, едва заметные морщины у ключицы, прикоснулся губами к этому месту, почувствовав жар и ураганное кровообращение.

Он привычно провёл рукой, аккуратно, почти не касаясь, когда услышал на ухо:

— Я не сахарная, со мной можно… со мной нужно всё.

И это были последние слова, что он услышал, когда внешние раздражители перестали существовать. Он брал, отдавал, сходил с ума, кусал, позволял делать с собой всё, что только взбредёт в голову его партнёрше.

Он приехал к ней поздно ночью, зная, что жена ночует у родителей и, наконец, имел возможность выхлестнуть всё то, что копилось в нём эти бесконечные месяцы. Копившуюся неудовлетворённость, неуверенность, страсть, накал, боязнь испугать. Анжелу невозможно было испугать или удивить, она соглашалась на любые, почти безумные эксперименты, была открыта и бесшабашна.

Он бы, не думая, отдал что угодно, заплатил любую цену за десятую часть открытости Анжелы в его жене, но увы. Юля была неспешна, а он с ней — терпелив и деликатен, он был уверен, что дождётся свою Юльку, когда-нибудь он её разбудит, придёт её время, пусть и к тридцати годам, но пока… пока обстоятельства были выше.

Он растворялся в женских ласках, в жёстких толчках, в криках, в прикушенных губах, в откровенных ласках, когда её губы творили невероятное с естеством Симона, и он отвечал тем же, когда он проходил грань за гранью, стирая грани, утопая в чувственных удовольствиях…

Не умея совместить в своём молодом теле, в горячей крови, любовь к невероятно красивой женщине и жгучее желание быть любимым именно телесно, видеть проявление любви телесной, не прятаться за «стыдно» и «не сейчас», а даря, давая и забирая, он разделил свою жизнь, надеясь, что однажды, всё само собой встанет на свои места.

Глава 8.