Десять

Молодая женщина молча сидела на кресле в достаточно большой комнате и смотрела в пустоту. Её светлые волосы взлохмаченными прядями закрывали половину лица, следы косметики были размазаны по тонкой фарфоровой коже лица, как неопрятный мазки кисти юного художника, одежда была застиранной — трикотажные пижамные брюки, некогда фиолетового цвета, и чёрная, явно не с её плеча, толстовка с надписью «Олимпиец». Она словно бы замерла между пространствами, сливаясь с тишиной своего дома, плечи были напряжены, пальцы впились в мягкий подлокотник кресла, губы сжались в тонкую линию, всё лицо напоминало искажённую маску. Красивую маску. Несмотря ни на что — эта женщина была красива. В её позе была откровенная грация, которую можно выработать годами или получить в наследство.

Сегодня Юля была одна. Ким, к его великому удовольствию, гостил у Адель, которая не любила оставаться на ночь у Юли, но с удовольствием отвозила мальчика к себе. Родители наконец-то, впервые за долгий период, когда их графики работ не совпадали, уехали в путешествие по Европе, иногда присылая восторженные отзывы, и Юля догадывалась, что вовсе не Колизей так вдохновляет тонкую натуру мамы.

А Симон… Юля не могла вспомнить или понять, когда случился переворот в его сознании, когда он стал настолько недоволен своей жизнью, что предпочёл неизвестное далеко своей красавице жене и сыну. Чем больше она думала, тем отчётливее понимала — это всегда было в нём. Преодоление себя вопреки обстоятельствам. Ступенька, ещё ступенька, ещё… Пока Юля с воодушевлением обустраивала дом, Симона перестала устраивать сегодняшняя ступенька.

Дела в Федерации шли неважно, денег, даже с учётом Юлиной заработной платы, не всегда хватало на обустройство нового дома, его обслуживание и на нужды семьи. Юлю, выросшая в семье со средним достатком, такое положение если не устраивало, то не огорчало. Она умела где-то сэкономить, что-то не купить, приготовить больше и дешевле, выйти на праздник в платье, которое уже было на ней… Симона, как оказалось, всё это угнетало.

— Маленький, мне предложили работу, — сказал он, напряжённо глядя на Юлю, — во Франции.

— Надолго? — Юля просто интересовалась, она не думала, не предполагала…

— Постоянно… это отличный шанс, Юлька! Мы сможем наконец-то зажить по-человечески, я смогу купить тебе то, что ты заслуживаешь, по-настоящему заслуживаешь, Юль, — он прижал лоб ко лбу, словно это было дело решённое, и осталось только радоваться.

— Франция? А я… а Ким?

— С ума сошла. Вы поедете со мной, не сразу, мне надо устроиться… дом, я уже всё узнал… год, дай мне год.

— Год? — она была растеряна, по-настоящему растеряна, — ты хочешь ухать от нас на год?

— Это временно маленький, я НЕ хочу! Не хочу… как я могу хотеть оставить тебя? Ты — моя жизнь, моя религия, ты всё, что есть у меня и будет… но я не могу больше так. Мы постоянно что-то выкраиваем, экономим, я видел твой взгляд на те туфли! Которые я не могу тебе купить… но через год…

— Туфли? Ты хочешь оставить нас на год из-за туфлей, на который я кинула взгляд? А потом?

— Вы поедете со мной, конечно, — он был полон энтузиазма.

— С тобой? Что я буду там делать, я не знаю языка, мне переучиваться? На кого? Ты знаешь, что диплом российского врача не очень-то там ценится?

— Значит, не будешь врачом, — так просто.

Юля плакала, ненавидела те туфли, которые она даже не помнила, ненавидела своё свалившееся одиночество, но не смогла переубедить Симона. Для него это была очередная ступенька, на которую и должна была сделать прыжок его красивая жена.

Но пока Юля сидела в тишине своего вдруг ставшего большим дома и пыталась не плакать — она ждала звонок от мужа.

Голос был бодрым, полным надежд и обещаний, всё складывалось отлично, Симон словно попал в свой дом, но это так и было. Франция — его дом. Юля смеялась в трубку телефона, рассказывала про проделки Кима, про работу, родителей. Набравшись смелости, спросила:

— Вернись ко мне.

— Эй, ты что? Не унывай маленький, всё наладится, мы ещё будем пить шампанское и заедать трюфелями.

Юле не хотелось трюфелей, она не знала, что это… ей хотелось каждый день видеть своего мужа, целовать его утром перед работой, готовить наскоро обед, ругаясь про себя, что Симон вконец избаловался и не помогает, но потом сидеть рядом и смотреть, как он с благодарностью поедает плоды её труда. Ей хотелось засыпать, прижимаясь к горячему телу мужа после интимных ласк, уставшей, но счастливой. Она хотела ощущать лёгкий запах пота, когда он приобнимает её после пробежки, она бесконечно скучала по теплу, тактильному контакту. Выросшая единственным ребёнком, она никогда не была обделена лаской, муж с лихвой дарил её, сейчас же Юле казалось, что она сходит с ума. От одиночества дома, от нехватки человеческого тепла и объятий. Ей казалось, что жажда объятий стала едва ли не навязчивой идеей, и от этого не становилось легче.