Десять

— Ты не можешь жалеть о ребёнке…

— Я жалею, что не увидел, не понял, не дал себе увидеть. Твой развод был делом времени, я пошёл на поводу у собственной злости на тебя, и теперь могу только злиться на себя.

— Не злись, — сказала она тогда, но злилась.

Злилась вопреки всему, чему её учили. Злилась, видя озабоченный, нервный взгляд на часы, тогда она просто отталкивала его, борясь с собой, заставляя не подходить, не звонить, забыть, не думать. Но потом набирала номер и молчала, до первого «пупс…» на выдохе, в отчаянии.

Его сын родился раньше срока, ей не пришлось подбирать слова, когда он сказал ей, она просто молча ждала. Ждала, когда он не выходил из перинатального центра, потом детской больницы, ждала, когда у него появится время и появится ли. Лишь однажды, застав его в курилке, заведомо зная, что он дежурит, забрав у него так и не прикуренную сигарету сказала.

— Всё будет хорошо. Забудь всё, чему тебя учили, забудь всё, что ты прочитал и о чём говорил с профессурой, забудь сейчас, что я врач… Запомни одно — всё будет хорошо. — Она схватила его отросшие на затылке волосы, заставив посмотреть себе в глаза. — Даже не пытайся, не смей думать, что что-то случится с твоим ребёнком. Он будет жив. Он будет здоров! Не смей, понял? — резко встав, попыталась уйти.

— Юля, — он нагнулся ближе, чем позволяли приличия, в любой момент могли зайти. — Пупс, спасибо, — в этом простом «спасибо» для Юли было так много, и этого «спасибо» было невыносимо мало.

— Не за что, — шепнула.

— Я скучаю по тебе.

— ???

— Я скучаю, я скучаю по тебе, пупс, я так сильно скучаю, не должен, знаю. Но ночью… оставшись один — я не могу не думать о тебе. Проходя на работу — я не могу не думать о тебе, смотря на дождь на лобовом стекле — я не могу не думать о тебе. Я должен отпустить тебя, пупс. Должен, но я не могу.

— Не отпускай. Не отпускай меня. Никогда.

Не имело значения, что в любой момент в это помещение может зайти группа студентов или коллег и увидеть, как губы мужчины в хирургическом костюме бегут по шее женщины в белом халате, и она шепчет: «Не отпускай».

— Утром, Юля, давай встретимся утром?.. После дежурства.

— Хорошо.

Квартира, в которой они чаще всего встречались, была квартирой отца Юры. Самой обыкновенной, без изысков, с простым ремонтом и не самой новой мебелью.

Банальная квартира для встреч двоих, встреч, на которые никто из них не имел права, но это забывалось ещё до того, как переступался порог.

— Иди сюда.

— Оу, такой игривый.

— Я соскучился…

Юля пренебрегла красивым комплектом белья, они разделись едва ли не как зашли, и сейчас сидела на Юре, ловя его взгляд с откровенным вызовом, которого раньше не было. Ей хотелось испытать его терпение, и она гладила себя, потом отрывалась, расстёгивала его рубашку и снова гладила, запретив ему двигаться. Медленно раздевая, смакуя то, что видит, целуя, порой прикусывая, слизывая укусы, как патоку. Теряясь в ощущениях кожи на коже, в запахе, в прерывистом дыхании, в стонах, слетающих с мужских губ.

Пока он, растеряв остатки терпения, прижимая к себе, не перекатился сначала на бок, а потом и наверх, позволяя себе проявить, наконец, всю силу своего желания — играми языка по влажной коже, движениями рук и бёдер. Трением плоти об её, уже влажную, плоть, под всхлипы: «Сейчас, сейчас» и ответное: «Как скажешь, пупс». Набирая темп сразу, не давая времени привыкнуть, ловя губами вскрик боли в купе с наслаждением, отпуская её наслаждение на волю, двигаясь с нужной ей скоростью и амплитудой, поддерживая рукой за поясницу, гладя по выемкам, которые он любил целовать, опуская руку между ягодиц, к местечку, которое он любил нежить, слегка надавив влажным пальцем — он наблюдал за ярким румянцем, растекающимся от лица по напрягшейся шее, за руками, хватающимися за простыни, за движением бёдер, пока, замерев, остановившись, натянувшись, она просто не отдаёт себя на милость, зная, что получит всё, что ей нужно.

По мере взросления сына Юры, когда Юля рекомендовала лучших массажистов или логопедов, стало ясно, что мальчик преодолел, выстоял и рос обычным ребёнком, болея немного чаще, чем хотелось бы его родителям, но не чаще, чем позволяли границы нормы. Он становился умным, смышлёным и любопытным, как и все дети.

Юля слушала рассказы о шумном маленьком мальчике и улыбалась, видя улыбку Юры, слова «мама» и «Ольга» она пропускала. Пропускала сквозь своё сердце, не давая, не разрешая им разрушать тот вакуум, в котором они находись. Пузырь, которому было отведено так мало места в быстром течении времени.

— Пупс, я долго думал, я знаю, что ты отмахнёшься, как всегда… но подумай, я хочу развестись.

— Не говори ерунды.

— Это не ерунда, я люблю тебя, тебя, это правда.

— Знаю… но это не выход, понимаешь? Не выход… дети…

— Он подрос, Ольга работает, она самодостаточная, умная женщина, она заслуживает любви, а не лжи.

— Хм…