Г. Я.: Буквально нет ни одного убедительного довода, что таким образом наступит макроэкономическая стабилизация. Непонятно, за счет чего? Если, какэто утверждается, за счет бездефицитного бюджета, то этого не выйдет хотя бы потому, что доходная его часть просто “дотянута” исходя из предположений, что будет соответствующая налоговая база, а, кроме того, будут предельно высокие налоги. Но скорее всего этого не будет. Базы не будет просто потому, что начинается депрессия и, кроме того, ее будут прятать, а налоги не станут платить. Вообще новые налоги напоминают антиалкогольную кампанию. То есть нечто такое, что “перпендикулярно” всей хозяйственной жизни...
Это все равно, что человек спрыгнул с тридцатого этажа, а все анализируют, какой рукой он в полете махнул...
Можно делать реформу, но в силу каких-то причин она срывается. Была касса реформ, не давших результатов. Но попытки реформ не должны разваливать все существующее и делать еще хуже. Нельзя начинать с инфляции в 10 % в месяц, а закончить в 1000...
Г. Я.: Оно так и должно было случиться.
Г. Я.: К сожалению, здесь коротко не скажешь. И вообще это не для интервью, но я попытаюсь.
Если очень по-крупному, то их две. Первая — это отсутствие какой бы то ни было ясности и ответственности в политике. Похоже, налицо неспособность в принципе проводить какую бы то ни было серьезную политику.
Вторая — в экономике. Это надвигающаяся гиперинфляция со всеми вытекающими отсюда следствиями: обесценивание денег, рост цен, обнищание, спад производства, безработица.
В результате это путь к дальнейшей дезинтеграции, регионализации, преступности и латиноамериканизации (в худшем смысле слова) экономики.
Но это — если все оставить, как сегодня.
Г. Я.: Первое — государственность. Экономика еще работает по инерции, а государство уже рухнуло. Но ведь это уже однажды было. В начале века попытки освободить общество от отсталого режима тоже закончились полным разрушением государства.
После августовских событий шансы реформировать государство оказались почти исчерпанными, потому что от самого государства оставалось совсем немного. Но еще можно было сказать: хорошо, давайте разойдемся, раз вы не видите другого пути, но давайте сделаем это так, чтобы сохранить то общее, что полезно всем. Ведь мы все признаем неизбежность реформы, так давайте проводить ее согласованно, давайте выработаем общие правила, чтобы не мешать, а помогать друг другу. Того тоталитарного центра, того монстра, от которого вы хотели избавиться, уже нет, никто не мешает принимать разумные решения. Но политические амбиции снова оказались выше здравого смысла, и уже готовый пакет межреспубликанских экономических соглашений вновь оказался невостребованным.
Нельзя не признать, что немалая доля вины запроисходящее, как и за то, что еще будет происхо дить, лежит не только на бывшем руководстве, но и на демократическом движении. Его идейной платформой было противопоставление власти человеку и рыночной экономике. Государство представлялось в виде монстра, удушающего все живое. Борьба с ним почиталась за высшую добродетель.
Тем самым государство отождествлялось с тоталитарной системой, а союзным органам власти приписывались исключительно имперские устремления. Экономические взгляды демократической оппозиции в основном сводились к примитивному либерализму: надо снять все ограничения, отстранить государство от руководства экономикой, а “рынок все сделает сам”.
Хотели “дать каждому столько независимости, сколько он сможет осилить”, а каждый взял больше. И осилить пока не может.