Desiderata. Кто, если не ты (СИ)

Разговор с Его Величеством Императором сложился на удивление быстро и без всяческих препятствий. Правитель выразил одобрение решению принца, не протестовал даже против того, что тот тянет с собой компаньона – понимая, что кроме их двоих в дипломатический вояж отправится так же и посол, и атташе, и его секретарь, и еще бог знает кто, кому положено присутствовать на подобных мероприятиях. Неделя на все про все, и вот, в сторону границы уже мчится поезд, Наполеон до полусмерти терзает посла своими бесконечными расспросами, Бальзак проводит дни, не отрывая глаз от бумаг. Его смущал и этот посол, и его сопровождение, компаньон принца их дичился, старался укрыться в углу, от них подальше, и как можно меньше вступать в беседы. С наступлением вечера, когда все участники переговоров, расходились по своим купе, в пределах ближайшей видимости немедленно возникал письмоводитель дипломатического корпуса – этого неприятного господина Император назначил принцу и его компаньону в сопровождение с известной целью. Бальзак даже толком не мог бы сказать, как тот выглядит, потому, что никогда не смотрел ему в лицо. Перед сном отворачиваясь к стене, обхватывал себя за локти, стараясь успокоиться, разобрать за шумом поезда дыхание Его Высочества - отличить его от дыхания письмоводителя труда для Бальзака не составляло. Если закрыть глаза и долго слушать, можно даже поверить, что тот, кто был так ему нужен, совсем рядом, и что кроме них здесь никого нет. Неудобство Бальзаку доставляла даже не невозможность обнять Его Высочество, а это постоянное присутствие третьего, постороннего и недоброжелательного к нему лица. Зато Наполеона это самое присутствие, казалось, не трогало вовсе – в отличие от невозможности прикасаться к дорогому ему человеку, когда Наполеону того хотелось. Когда они работали вместе над документами, и, передавая через стол то или иное, или забирая из рук Бальзака, Наполеон задерживал его пальцы в своих. Гладил украдкой, скользя подушечками пальцев по чувствительной коже ладони, и глядел при этом, чуть прикрыв глаза и улыбаясь, так, что его компаньона бросало в жар. Но это было все, что они могли себе позволить – запретить им любые прикосновения не в силах был никто. И, пока все происходило в рамках приличий, они были в своем праве. Дорога длилась несколько дней – Бальзак никогда прежде не бывал так далеко от дома, и его интересовало все, что происходило за окном. Пока они были в пределах империи, его еще выручали почерпнутые из книг знания, а за границей родных земель он все чаще обращался к справочникам. Это его усердие и посол, и его письмоводитель принимали за трудовое рвение и охотно отвечали на вопросы юноши, составив примерно одинаковое мнение о том, отчего Бальзака отправили вместе с Его Высочеством. Одному, непоседливому и живому принцу было бы сложновато постигать дипломатические премудрости, а с товарищем в паре все веселее. К тому времени, как они прибыли в конечный пункт – город Каллер, известный по всему континенту своими дивными изделиями из фарфора – между попутчиками установились вполне теплые отношения. Наполеон, всегда предпочитавший такой вид связей всем прочим, и делавший ставку более на свое личное умение общаться с людьми нежели на какие-то иные аргументы, находил это положение дел более чем приемлемым. Единственное, что его не устраивало – так это невозможность уединиться с любимым, а все прочее было вполне неплохо. В Каллере их встретил официальный представитель принимающей стороны, уважительно проводил в резиденцию, пожелал приятного отдыха и немедленно же испарился, как хорошо воспитанный джинн из восточных сказок. Наполеон еле высидел ужин – сослаться на усталость и просто сбежать из-за стола ему мешало собственное упрямство и гордость:он не желал выглядеть слабым в чужих глазах. Бальзаку же казалось все нипочем – он не проявлял признаков нетерпения, и был таким же апатично-вялым, каким был и всегда. В конце ужина сдержанно поблагодарил, и покинул столовую размеренным шагом. Впрочем, оказавшись уже в отведенной ему комнате, компаньон Его Высочества первым делом отнюдь не отправился к умывальнику, и даже не занялся своим костюмом – он открыл окно. Выглянул наружу, посмотрев налево и направо, и улыбнулся чему-то. Затем зачем-то постучал по стене, смежной с другим помещением, вслушиваясь в звучание. Совершив все эти в высшей степени странные действия, неторопливо занялся приготовлениями к отдыху – избавился от дорожной одежды, умылся, расстелил постель, и устроился там с ежедневником в коленкоровом переплете и карандашом – записать на завтра все дела, про порядок которых в обществе Наполеона можно было и забыть, отвлекаясь постоянно. В комнате царила тишина – лишь тикали ходики, а где-то далеко часы на городской башне били полночь. Впрочем, очень скоро тишину нарушил еще и стук оконной створки. Бальзак, не поворачивая головы, отложил ежедневник в сторону. Бордюр вдоль стены их резиденции был куда меньше, чем дворцовый – скорее, небольшая выемка в стене, нежели нечто существенное. Тем не менее, Наполеона это не остановило – он, не давая себе труда даже перевести дыхание, уже рвался к желанной цели, едва спрыгнув на пол. Не успел его компаньон вставить и слова, как оказался во власти сильных чужих рук. Его Высочество медлить был не намерен – долгое ожидание и невозможность хотя бы притупить голод сделали его нетерпеливым и жаждущим в еще большей степени, чем обычно. Возражать ему было бы полным безумием – и это Бальзак тоже отлично осознавал, а потому не сопротивлялся. Впрочем, что бы он сейчас не сказал, какую бы колкость не отпустил, Его Высочество бы только рассмеялся в ответ: окно для него было открыто, и это был лучший ответ, нежели все слова.