Desiderata. Кто, если не ты (СИ)

История с министерским секретарем, увы, не была единственной – однако, чем дальше развивались события, тем увереннее обходился с их участниками принц. Он недвусмысленно дал понять всем, кто его окружает, что отец его Император не вечен, а у него, Наполеона, память долгая. И, по здравому размышлению, дворцовые интриганы согласились с мыслью, что мальчишка в пятнадцать лет, тайком ласкающий друга в розарии – это отнюдь не то же самое, что зрелый молодой мужчина в двадцать, кто отстаивает свою любовь.

Казалось, их оставили в покое – что, впрочем, давало не слишком много преимуществ, так как с каждым днем дел становилось все больше. Император, говорят, был уж совсем плох – возраст уверенно брал свое. Его единственный сын, дитя позднего и неудачного бракосочетания, появился на свет единственно ради, как говорил Император, «поддержания порядка». Заслышав это, Бальзак даже не нашелся что ответить – так и сел, хлопая глазами.

-Ну, что ты так удивляешься? – улыбнулся ему принц. – Отец мой всю жизнь в военных походах провел, расширяя границы, сделал из королевства империю, да такую, что нынешние соседи ропщут, и только и ждут, когда свое назад можно будет возвратить. Женился уж за сорок – жаль, я матушку мою не знал, умерла она рано. Говорят, отравили ее, хотя официально врач постановил какую-то запущенную хворь. А я отцу только ради одного нужен был – братьям нос утереть, чтобы после его кончины ни герцог Орлайский, ни принц Элой не могли на престол претендовать. Ни дети их – двоюродных братьев и сестер у меня великое множество, человек, что ли, дюжину. Пока детьми были, играли вместе, а потом подросли – стали немного соображать, кто мы есть и на что нужны в мире. Кузина моя младшенькая, соплячка еще совсем была, под стол пешком ходила – но как-то сказала мне, шепелявя – у нее тогда верхние зубы только выпали – мол, вот вырасту, выйду за тебя замуж и стану королевой, мне мама обещала помочь. Смех смехом тогда – я ее часто от старших защищал в те времена, она надоедала им, а мне страсть как хотелось геройство проявить – но ведь подумай, чему этих ребятишек с малолетства учили. Нет, мол, в жизни большего счастья, чем напялить на башку корону. В какой-то момент мы сношения прекратили – больно далеко это все зашло, да и неприятно, откровенно тебе скажу. Вроде бы, кровные родичи, друзья детских игр, а на деле-то знаешь, что у каждого за душой. И думаешь: вправду ты им симпатичен был, или подлизывались…

-Ну, а что же теперь?

-Теперь зачастили во дворец, хотя до того долгие годы и не вспоминали ни о каком родстве – а сейчас быть может, удастся урвать чего, пока Император еще небо коптит. А я-то с ним ежедневно сталкиваюсь, не то, что они, Баль – он их всех переживет, железный человек. А может, и нарочно больным сказался – поглядеть, кто как станет себя вести. А ну как кто заговор припас, да обрадуется, что сопротивления толкового не встретит…

-Кто, например?

-Я, - улыбнулся Наполеон. – Первый претендент. Принято так, чтобы правители не засиживались на своем месте – молодая кровь их сменяет, устав ждать. Но ты сам ведь понимаешь, какая это глупость. Да и грех это.

Услыхав последнюю фразу, Бальзак перестал возиться с шейным платком – он все старался придумать как бы половчее его повязать, чтобы скрыть следы от жгучих поцелуев на своей шее - и обернулся через плечо.

-Нечасто от вас услышишь такие слова, - заметил он.

-У меня свои понятия о грехе. Вернее, стоило бы говорить не свои, а Теодоровы: он мне когда-то пояснил. Грех – это не правило в книге и не людская традиция, а твое глубинное понимание добра и зла, ежели оно у тебя есть. Если внутри тебя все протестует против решения, значит, собрался нагрешить. А отец мой, хоть и самодур старый, но зла я ему не желаю. Да и жалко мне его: видимо, никто за всю жизнь не любил его, как вот ты меня любишь, он, наверное, и не знает, каково оно, и почему я тобой так дорожу…

-А Теодор, стало быть, научил вас во всем, чему душа противится, видеть грех? – серьезно уточнил Бальзак. Он теперь повернулся лицом, оставив на туалетном столике злополучный платок.

-У тебя никогда не возникало мысли об убийстве другого человека? – вместо ответа озадачил компаньона Наполеон. – Из-за раздражения или просто от того что он неприятен? И всегда ведь в таком случае есть внутреннее ощущение: да, я бы сделал это, не задумываясь; и – нет, всерьез никогда бы так не поступил. Потому что внутри себя, в глубине своей души, мы всегда очень точно знаем, где добро, а где зло. Только когда нужно запутать других, мы пускаемся на ухищрения, но самому себе ведь не солжешь.

-Что ж, - поразмыслив, кивнул его компаньон, - в этом и правда что-то есть.

-Мне приходилось убивать, - просто заметил его друг. – Ты ведь знаешь, у отца рука твердая, он с детства воспитывал продолжателя его воинского дела.