Детектив и политика 1990 №5(9)

Сашулька отвел трубку от уха, поглядел в кружок, оттуда мяукали повелительные нотки, прислонился к стенке кабины. Трубка, раскачиваясь, сухо застукала о железо…

Георгий открыл дверь и, восхищенно отпрянув, зажмурил, потом по очереди открыл один, следом другой глаз. Татьяна стояла живым триумфом — в черном, с тающими снежинками пальто, — и они тут же на глазах, превращались в слезки, переливаясь и подрагивая в матовом ворсе шерсти. Белый шарф, пропущенный под капюшон, подчеркнуто обегал шею и снова кособоко ложился спереди на лиф неестественным белым крестом с загнутой на плечо лапой — он так держаться не мог.

Татьяна немного выждала.

Георгий театрально развел руки в стороны, потом схватился за сердце, тут она, наконец, вошла, взяла его руки и с силой опустила.

— Подонок! — сказала она. — Я все знаю! Про а-ха-за-четку, про твой рассказ, и остальное, — сказала она, озираясь. — Как ты мог? Я не хочу иметь ничего а-ха-общего с человеком, способным на низкие поступки.

— Да, — сказал Георгий, отступая.

— Как ты мог так расчетливо топить невинных людей… И Сашульку этого, господи, а-ха-несчастного, — она наконец, вспомнила, где зеркало,’ подошла, осмотрела там с ног до головы, принялась с сожаленьем разбирать шарф.

— Сашульку? — удивился Георгий.

— А что ты так удивляешься? Аккуратней нужно, — она расстегнула пуговицы, повела плечами, Георгий подскочил снять пальто. — Не трогай меня! — сказала она, поправляя прическу, пока Георгий вешал пальто, провела ладонью по рукавам блузы, расправляя морщинки. — Аккуратней. Сашулька твой — он же видел, как ты шептался с этим… Ну, парторг…

— Хериков?

— Кажется. Это что, кличка?

— Нет, правда. Кофе будешь?

— Кофе? Хм. Только потому, что ах-а-холодно. В последний раз. Мерзость…

— Угу, — .Георгий снял с полки джезву, дунул в нее изо всей силы.

— Так вот ты, оказывается, какой на самом деле, — Татьяна пила кофе, круто подогнув мизинчик.

Георгий с странной неприязнью глядел сейчас на этот мизинчик.

— Ты будешь учить меня морали? — спросил он грубовато.

— Это низко, низко и гнусно — то, что ты сделал… фух, горячо.

Держалось нелепое ощущение, что говорят о разном, но на одном языке. Или наоборот: на разных языках — об одном и том же.

— Жаль, — сказала Татьяна. — Очень жаль. Конфет нет?

— Да, подлость, — сказал Георгий, — но у меня не было другого выхода. Нету конфет.

— У подлости не бывает выходов… м-м… — Татьяна неуверенно взглянула на него, сомневаясь в афоризме. — М-да. И зачем ты а-ха-Сашульку-то этого убогого?

— Тьфу, да он-то при чем? Я же перехватил их… Ты знаешь, что я перехватил их у деканата? Они хотели… Я не-дорассчитал, понимаешь?

Георгий, немного волнуясь, рассказал, что они хотели. Татьяна слушала с возрастающим блеском в глазах, как тогда, у реки. Декорации менялись, словно в сказке, и шелестели очень приятно.

— И что ты? — сюжет захватил ее.

— Я предложил ему… — Георгий остановился.

"Чуть не влип, блин", — подумал он.

— Ну?

— В общем… Да какая разница, Тань? Я не могу тебе сказать.

— Ах, вот как! — Татьяна вскочила, обогнула столик, круто склонилась над ним.

— Я не могу, Таня, — опередил он. — Ну, это не мой секрет. Я обещал…

— Ты, значит, не веришь мне? — перебила она. — Мало того, что ты а-ха-безнравственный подлец, ты еще и не веришь мне?! Тогда…

— Ладно, устало сказал Георгий, — я предложил ему Маринку.

— Ка?.. Ка-аго?

— Ну, Маринку шамилевскую… Никулину.

Татьяна осела рядом, блеск в глазах сменился.

— Ах, эту, — слабо сказала она. — Шлюшку… А-ха… А как это предложил, Гоша? — она приблизила лицо, шепот чувственно дрогнул. Смесь гнева с кокетством, любопытства с нежданной эротикой, наслоившись, вдруг так поразила Георгия, что он отшатнулся и зорко оглядел разом всю. Словно рухнула плотина, застившая горизонт. Она мгновенно поняла оплошность, мгновенно поняла его взгляд, налившийся внезапным холодом, и рука бессознательно — спасительным броском — хлестнула Георгия по щеке.

— Подонок! — выкрикнула она первое, что пришло в голову, вскочила и бросилась к вешалке.

Георгий, не медля, пришел в себя, но с места не двинулся, а глядел, как она лихорадочно надевает пальто, потом не может сразу попасть шарфом под капюшон, потом торопливо сует шапку в сумочку — надевать шапку перед зеркалом было бы, конечно, некстати.

— Это же все было для тебя, дура, — отчетливо сказал Георгий.

— Что? — она замерла.

— Дура! — спокойно повторил он.

Она метнула в него взгляд, и (Георгий готов был поклясться) — сквозь все наносы, сквозь все завалы и театральный беспорядок — пробилось древнее как мир восхищение.

Дверь захлопнулась.

Георгий понял, что счастлив.

Сашулька, пошатываясь, вышел из будки, и вдруг с внезапной яростью, с решимостью, какой никогда не искал в себе — врезался в толпу у магазина, свирепо ввинтился за одно волшебное мгновение до прилавка, и, сквозь неистово сжатые зубы, бросил, сверля взглядом продавца:

— Четыре!

Выгреб и грохнул на прилавок деньги.