Детектив и политика 1991 №5

В.ЕРОФЕЕВ. Летом прошлого года на международной набоковской конференции в Москве Владимир Соловьев (США) сделал доклад "Три жизни Владимира Набокова". Выходит, вы вернулись в Москву тем же, кем уехали 14 лет назад, — литературным критиком. Это несколько странно, потому что за эти годы вышло несколько ваших книг — и среди них нет ни одной литературоведческой. Три романа, два политологических исследования, не говоря уже о множестве политических статей в американской прессе. Доклад на набоковской конференции — рецидив?

В.СОЛОВЬЕВ. Скорее, повод для приезда в Советский Союз. Как состоявшийся тем же летом в Вермонте пастернаковский симпозиум — повод для приезда в США моих друзей Юнны Мориц и Фазиля Искандера. С моего отъезда в Америку я и в самом деле не занимался критикой, которая была моей литературной профессией, пока я жил в Москве и Ленинграде. На то были разные причины. Субъективная: исчерпанность жанра — ведь я опубликовал в советской периодике сотни статей и рецензий! Объективная: с каждым годом текущей критикой в Советском Союзе было заниматься все труднее и труднее — этого нельзя критиковать, потому что он официальный писатель, а этого, наоборот, потому что он опальный. Союз писателей превратился в секту неприкасаемых. В тоталитарной стране любой критик персона нон грата — даже литературный! В автобиографическом "Романе с эпиграфами" у меня есть глава "Апология критики, или Прощание с любимым ремеслом". Так вот, спустя 14 лет после прощания — "Роман с эпиграфами" написан еще в Советском Союзе — произошел ностальгический возврат к брошенной профессии, к оставленному жанру: с прошлого года я регулярно пишу критические эссе, которые передаются по радио "Свобода", а печатаются в зарубежной русскоязычной и советской прессе, где я повторно дебютировал статьей о семейной хронике отца и сына Тарковских в журнале "Искусство кино". А последняя моя критическая статья здесь — "Апофеоз одиночества" — написана в форме юбилейного адреса Иосифу Бродскому в связи с его 50-летием и опубликована в нью-йоркской газете "Новое русское слово". Кстати, старейшей русской газете в мире.

— Но Бродский же и герой вашего "Романа с эпиграфами"…

— Один из героев.

— Пусть один из героев, я сейчас о другом. "Роман с эпиграфами" написан полтора десятка лет назад в Москве, посвящен Ленинграду и только в этом году издан в Нью-Йорке. Даже отдельные главы, печатавшиеся в периодике, вызвали острую полемику. А уж тем более весь роман — боюсь, литературного скандала в связи с ним не избежать. Ведь это роман с живыми героями — Бродский, Кушнер, Евтушенко, Томас Венцлов, агенты КГБ, сам автор наконец. Естественный вопрос — почему вы не решались напечатать этот роман в течение пятнадцати лет, а сейчас вдруг взяли да отважились?

— Это не один, а два вопроса. На первый ответить легче, чем на второй. Я не издал этот роман вовремя, потому что считал не только его публикацию, но и, если хотите, само его сочинение преждевременным, а публикацию — так и опасной, ввиду его бесстыдного автобиографизма, укромности признаний и сокровенности мыслей. Политическая погода на русском дворе стояла тогда студеная, а герои "Романа с эпиграфами" — даже те, что помечены только именами либо инициалами, без фамилий, легко разгадываемы, а потому были уязвимы. Я подчеркиваю: были.

— Вы хотите сказать, что гласность повлияла не только на русскую литературу в пределах СССР, но и за его пределами?