Читаем Детектив и политика 1991 №5 полностью

Когда перед американцем встает проблема, которую он не может решить самостоятельно, скажем, прокладка дороги к поселку, или воскресная школа для детей, или помощь беженцам, или борьба за мир, — он обходит соседей, обзванивает знакомых и создает общественный комитет. Советский человек в аналогичном случае вырывает из школьной тетрадки листок в клеточку и пишет жалобу начальству, копию прокурору, копию президенту, копию в газету. Разница кардинальная, и именно она во многом определяет столь различный облик наших и их маленьких городков.

"Улица моя, дома мои", — гордо провозгласил Маяковский. Великий пролетарский поэт малость преувеличил. Улица, может, и моя, но вот рытвины на ней ничейные, и помойки ничейные, и урны, лежащие на боку, явно ничейные, то есть райсоветовские, то есть государственные, то есть общие, то есть опять же ничьи. Американские же улицы завидно ровны и чисты.

Дело не только в этом.

Вот, скажем, мой приятель в Пало Альто живет в прекрасном доме, в хорошем районе, зеленом и тихом. Но вечерами там темно, как в деревне, фонари редки и светят едва-едва. Причина не в экономии электричества — Америка страна немелочная. Просто жители района сами решили, что хотят жить по-деревенски. То есть, чтобы вечерами как раз и было тихо и темно, и свет с улицы не бил в занавески, и у чужих машин не было соблазна прокатиться по незнакомым кварталам. Так людям захотелось — так и живут, и ставить фонари запрещают. Они хозяева. Улица моя, дома мои.

То же самое различие сказывается и в ином.

У нас в любой вечерней компании, о чем бы ни зашел разговор, к концу его непременно станут ругать или хвалить Горбачева. Даже если на столе только чай, а за столом только муж и жена, все равно Михаил Сергеевич с ними третьим.

В обе мои поездки все вечера я проводил с американцами. И ни разу — ну, ни единого! — не заходил разговор о президенте Буше. Если я сам его не начинал.

Дело в том, что ежедневная жизнь рядового американца практически не зависит от вашингтонских политиков, в том числе и от президента. Останутся у власти республиканцы, победят демократы — все так же будут ломиться от товаров магазины, все те же великолепные машины будут проноситься по великолепным дорогам, все те же рекламы будут зазывать и предлагать, все так же слаженно будут делать свое дело фермеры, рабочие, учителя и полицейские. Я просто не могу представить, какой дурости закон должен принять конгресс, чтобы в продмагах Чикаго или Далласа вдруг исчезла колбаса. Наша страна управляется из одной капитанской рубки, поэтому единственное неверное решение тут же швыряет с боку на бок весь корабль. А жизнью Америки, прежде всего ее экономикой, управляют миллионы людей, каждый из которых у себя в мастерской, или на ферме, или в лавке — полноправный хозяин. Самый глупый его приказ имеет лишь ограниченную сферу действия: он способен превратить в банкрота самого хозяина, но никак не скажется на соседях справа и слева. Экономика Штатов, как корпус огромного корабля, разделена на множество автономных отсеков. Если один из них зальет, корабль не только не потеряет центровку, но и просто не заметит потерю.

Привычка рассчитывать не на президента, а на себя у американца в крови. Поэтому жалобщик по начальству здесь смотрелся бы так же странно, как у нас человек, ни разу в жизни не "сигналивший" наверх.

* * *

Пообедать решили в ресторане. Выбор места предоставляется гостю.

— Решай, куда хочешь. Можно в китайский, мексиканский, индийский, таиландский. А хочешь в русский?

— Ну уж нет, — отвечаю, — в русский пойду в России.

— Тогда, может, в итальянский, французский? Или — в японский?

Сил нет слушать. Издеваются, что ли? Ну откуда такое изобилие в городе, который даже не столица штата?

Изобилие, между прочим, не только ресторанное. У десятков магазинов свое национальное лицо. В Сан-Франциско самый, пожалуй, интересный квартал — китайский. Практически целый район — Чайна-таун. Вот уж где глаза разбегаются! Чего только нет — от старинных ваз до пуховых курток. А поблизости — Россия, салон живописи: Эрнст Неизвестный, Михаил Шемякин…

Америка — страна эмигрантов. Здесь нет чужих, все свои. Спросишь человека, кто он по национальности, недоуменно пожмет плечами: американец, кто же еще. Белые, черные, смуглые — все американцы. И каждый год тысячи приезжих получают гражданство, становясь американцами.

Соединенные Штаты считают самой доброжелательной к эмигрантам страной на земле.

Эта доброжелательность не только гуманна, но и выгодна.

Ведь каждый народ привозит в Америку свои знания, свой опыт, свои идеи, фасоны, рецепты, навыки. Мозги и руки со всего света сделали молодую республику самой развитой страной на планете. И, между прочим, ее обеденный стол — самым разнообразным.

Доброта окупается даже в мелочах.

* * *

Я человек советский, даже в Америке ищу дефицит.

Дело, честно скажу, трудное. Чего нет в стране, где есть все?

Оказывается, кое-чего нет и в Америке.

Две поездки, четыре штата, множество новых знакомых. И — ни единого унылого лица. Страна без нытиков.

Перейти на страницу:

Все книги серии Детектив и политика

Ступени
Ступени

Следственная бригада Прокуратуры СССР вот уже несколько лет занимается разоблачением взяточничества. Дело, окрещенное «узбекским», своими рамками совпадает с государственными границами державы. При Сталине и Брежневе подобное расследование было бы невозможным.Сегодня почки коррупции обнаружены практически повсюду. Но все равно, многим хочется локализовать вскрытое, обозвав дело «узбекским». Кое-кому хотелось бы переодеть только-только обнаружившуюся систему тотального взяточничества в стеганый халат и цветастую тюбетейку — местные, мол, реалии.Это расследование многим кажется неудобным. Поэтому-то, быть может, и прикрепили к нему, повторим, ярлык «узбекского». Как когда-то стало «узбекским» из «бухарского». А «бухарским» из «музаффаровского». Ведь титулованным мздоимцам нежелательно, чтобы оно превратилось в «московское».

Евгений Юрьевич Додолев , Тельман Хоренович Гдлян

Детективы / Публицистика / Прочие Детективы / Документальное

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4
Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4

Четвертое, расширенное и дополненное издание культовой книги выдающегося русского историка Андрея Фурсова — взгляд на Россию сквозь призму тех катаклизмов 2020–2021 годов, что происходит в мире, и, в то же время — русский взгляд на мир. «Холодный восточный ветер» — это символ здоровой силы, необходимой для уничтожения грязи и гнили, скопившейся, как в мире, так и в России и в мире за последние годы. Нет никаких сомнений, что этот ветер может придти только с Востока — больше ему взяться неоткуда.Нарастающие массовые протесты на постсоветском пространстве — от Хабаровска до Беларуси, обусловленные экономическими, социо-демографическими, культурно-психологическими и иными факторами, требуют серьёзной модификации алгоритма поведения властных элит. Новая эпоха потребует новую элиту — не факт, что она будет лучше; факт, однако, в том, что постсоветика своё отработала. Сможет ли она нырнуть в котёл исторических возможностей и вынырнуть «добрым молодцем» или произойдёт «бух в котёл, и там сварился» — вопрос открытый. Любой ответ на него принесёт всем нам много-много непокою. Ответ во многом зависит от нас, от того, насколько народ и власть будут едины и готовы в едином порыве рвануть вперёд, «гремя огнём, сверкая блеском стали».

Андрей Ильич Фурсов

Публицистика