Детектив и политика 1991 №5

Когда я был обречен, был спокоен — ни щепочки, никакого хода у меня не было. Теперь, на полпути к успеху, дурно мне! Я сильно взволнован. Даже теперь, когда приходится вспоминать этот момент жизни, делается дурно.

Пальцы еле движутся, и мне надо попасть в маленький зазор в этих наручниках, придавить последний "зуб", довольно тонкая работа. Вот, кажется, я попал, давлю, и надо не сломать щепку… Чик — разошелся наручник на одной руке. Этот момент, он мне жизнь спас. До утра я бы там был готовый. А охранники все то время ходят рядом, смотрят в волчок:

— Ну что, фашист, не подох еще? Ничего! До утра подохнешь! Ха-ха-ха! — А я стою уже чистый! Ноги освобождаю. Вот и с ног снял…

— А плевать я на вас хотел! Гады! — Итак, у меня две пары наручников, стою, держу их у себя за спиной. Вертухай:

— Как ты там, фашист! — а я ему в ответ:

— Ты сам, гад-фашист! Ты хуже Гитлера! Геринга! Гиммлера! И Геббельса! Вместе взятых! И более того! Потому что ты плюс ко всему вонючка по сравнению с ними! — Стою рядом с дверью, чтоб они меня в волчок не видели. Но они заволновались, волчок не открывают, а сразу — ко мне в карцер.

Как я дал им этими наручниками! Одному! Другому! И — наружу! Наручники выбросил в снег, бегу к своему бараку:

— Бей, братцы, гадов! Ломай бараки! — С вышек тут прострел — тр-тр-тр, бегут ко мне! Как волчья стая! Как псы на меня охотились! Бегаю босиком по снегу. А они меня гоняют. А они меня гоняют! Потом поймали…

— Как же ты наручники, твою мать, открыл?

— С Божьей помощью; — говорю. А как я их открыл? Я и сейчас не знаю. Только так — с Божьей помощью.

— У нас такого никогда не было.

— Но и у меня такого тоже никогда не было, чтобы у зверей надо было вырывать зубами свою человеческую жизнь и свое честное имя.

Оперуполномоченный влетает в изолятор, надзор лагерной службы — все собираются. Они даже не подозревают, что я сам открыл наручники.

— Как открыл? — один вопрос их интересует.

— Бог помог, — повторяю, а сам думаю, как мне у них подольше побыть. Замерз, а у них тут тепло. Хоть отогреться.

— Мы тебе ничего не сделаем, только покажи, как открыл.

— Пришел, — говорю, — надзиратель в карцер, видит, мне плохо, я прошу — открой, он и открыл.

Они о том происшествии никому не доложили, потому что их начальство решило бы там наверху, что все они здесь — шляпы. Дали мне пятнадцать суток карцера. Но тут уже сразу кто-то пришел из барака, принес мне обувь, одежду. Назавтра стало все это известно на других шахтах, по всей Воркуте, еще и преувеличили мои подвиги, как и положено в такой ситуации. И пошло — дух Доброштана. Дух — это значит сила. Дух — так говорили. Стали мне после этого носить из кухни хлеба лишку. Как только надзиратель в сторону, раздатчик мне — раз в миску кусок сала. А если он не будет этого делать, будет ему нехорошо. Таковы законы тюремные.

Переломали мне тогда несколько ребер, ребер двенадцать, наверное, потом на свободе рентген показал. И простыл я. Кашель сотрясает, а кашлять не могу — грудной клетке больно от переломов. Пришли, обмотали меня бинтами — еще хуже. И вот я в том карцере опускался на колени, становился раком — кашлять ведь надо, в таком положении кашлял.

* * *

Из Воркутлага за время его существования было совершено 94 побега, и только один остался не ликвидированным. Побег из лагеря — это ЧП. Но побег из лагеря — это и величайший политический протест. Куда из Воркуты можно бежать?! В 45 градусов мороза? И с чем бежать? С тем реквизитом, который был у заключенных? Но такие мысли приходят после, на свободе.

Тогда… Мы экономили сахарный песок, чтобы собрать что-либо в дорогу. Нам полагалась одна столовая ложка непосредственно в рот. Зимой ложка стала примерзать к языку — не отодрать, песок стали высыпать на бумажку, а с бумажки не в рот, а потихоньку в пакет. Было пол-литра спирту. Беглецы заточили край дюралюминиевой ложки — это стало ножом и оружием.

Игорь Доброштан и Петр Саблин бежали 21 января 1952 года.

Начальник Воркутлага генерал Деревянко выступил:

— Пусть ваши шахты завалятся, но поймать беглецов вы обязаны! — Их поймали на станции Абезь.

Петю приказано было убить, чтобы положить потом напоказ у проходной лагеря.

— Старший я был, — говорит Доброштан. — Стреляй в меня! — Как развернулся к тому вохре. Вохра растерялся. А потом поворачивается к Пете:

— Ну, скажи спасибо Доброштану! — И рукояткой нагана рассек ему лицо под глазом. Петя упал.

Нас заключили в кольцо. Охрана. Я вынул из мешка, с которым мы бежали, бинт, опустился перед Петей на колени. Гляжу — жив. Стал за ним ухаживать. На станции все пассажиры на нас глазели, потом пришел поезд — нас ввели в вагон. До Воркуты мы ехали вместе с людьми.

Бежать испокон веков было святым делом. Каждый по неписаному закону тайги обязан был заключенному чем-нибудь помочь. На ночь перед домом выставлялся кусок хлеба, махорка, одежда. Эта традиция еще теплилась в сталинские времена. Только желающих бежать поубавилось.

В Первом лаготделении беглецов поместили в штрафной изолятор.