Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Я чист перед Тобою, Господи! Я покарал тех, кто посмел возомнить себя птицей, хотя все мы черви навозные, мразь перед Тобою… Прости же меня, Господи, за прегрешения мои, если и были они, Ты ведь знаешь, как сир и туп народ, доставшийся мне в царство, как предавал он идолов своих и владык земных, как труслив он и неумел в труде, так дай же мне каленым железом начертать в душах их: "повинуйся — и да не позволю вам исчезнуть с лица Земли!" Кто, как не я, знаю народ свой? Кто, как не я, прожил жизнь среди них?! Я их "винтиками" называю, "ржою", "железками", а они кланяются мне в пояс! Я говорю им, что любой другой народ прогнал бы таких, как я, а они многия лета поют мне с амвонов! Как же мне можно с ними иначе, кроме как каленой строгостью и безотчетным повиновением?! Не потому я жесток к ним, что не люблю, а оттого, что знаю душу их, не способную к тому, чтобы стать в рост и крикнуть: "явись мне, Господи, и дай сил на борьбу!" Побоятся! Поползут в храмы — молить, чтобы священники замолвили за них слово перед Всевышним! У самих от страха глотки пересохнут… Как же я могу бросить этот несчастный народ в рабском горе его и юдоли?!

На просцениуме — Ежов.

Ежов. Так, порядок! Все идет по плану! Признание Крестинского немедленно закрепляем репликами подсудимых! Быстро, товарищи враги народа! Сейчас важен темп, искренность, чувство, логика, раскаяние! Приготовились к съемкам! Камера, мотор! Радиостанция имени Коминтерна, начали!

Вышинский. Продолжайте, Бухарин.

Бухарин. По мысли Томского, составной частью нашего переворота было чудовищное преступление — арест семнадцатого партийного съезда! Пятаков против этой идеи высказался не по принципиальным соображениям, а по соображениям тактического характера: это вызвало бы исключительное возмущение среди масс…

На просцениуме — Бела Кун.

Бела Кун. Я, Бела Кун, один из создателей Венгерской коммунистической партии, умер во время пыток в сталинских подвалах… От меня требовали признания в том, что я шпионил для Германии по приказу моего друга Бухарина… Я не пошел на сговор с гестаповцами Ежова. За это мне выжгли папиросой глаза… Я восхищаюсь Бухариным! Я кляну себя за то, что не вышел с ним вместе на это единоборство… Только кретины не поняли слова Бухарина: ведь именно Сталин арестовал девяносто процентов участников семнадцатого съезда! Но никакого возмущения среди масс не было! Наоборот, всенародное ликование! Галилей отрекся, но его фразу "А все-таки она вертится!" и поныне знает весь мир… С контрреволюцией надо бороться до конца, надо разрешать себе верить в чудо, которое случится в самый последний миг… Я решил погибнуть в застенке, отказался от затаенной борьбы с нашими нацистами в зале суда — и сделал ошибку… Хоть один из вас, зрителей, должен выжить, хотя вы все заложники лучшего друга советского народа, все до одного… Выживший — расскажет хотя бы трем людям про то, как боролся Бухарин, что знают трое — знает мир…

Вышинский. Бухарин, с Караханом вы говорили?

Бухарин. Он сообщил, что немцы требовали от нас военного союза с гитлеровской Германией.

На сцену выходит Прухняк.

Прухняк. Я, Прухняк, ученик Дзержинского, генеральный секретарь Польской коммунистической партии. После того как Сталин подписал договор с Гитлером, нас, польских коммунистов, объявили врагами народа и английскими шпионами. Нас пытали, требуя признания, что мы хотели сорвать договор между Москвой и гитлеровским рейхом — по заданию англичан и масонских кругов Франции… Нас расстреляли, а партию распустили… Анализируя показание Бухарина о том, что гитлеровцы хотели военного союза с ним и его друзьями, я не перестаю удивляться: за что же его судят, если Сталин подписал именно такой союз?!

Вышинский. Подсудимый Плетнев, вы участвовали в убийстве Горького?

Плетнев. Да.

Вышинский. Подсудимый Левин?

Левин. Скажу обо всем… Мы договорились с Крючковым, секретарем Горького, о мероприятиях, вредных Алексею Максимовичу… Я ему говорил, что Горький любит прогулки. Я сказал, что надо практиковать прогулки. Горький очень любил труд, любил рубить сучья деревьев… Всё это было разрешено — во вред его здоровью…

На просцениуме — Крупская.

Крупская. Я, Надежда Крупская, жена Ильича… Какое глумление над здравым смыслом! Какое презрение к народу… Когда и кому мешали прогулки и легкий физический труд?! Или — это тоже форма защиты несчастного доктора Левина? Защита самооговором… Такого еще не было в истории цивилизации…

Вышинский. Левин, уточните дозировку лекарств.

Левин. Горький получал до сорока шприцев камфоры в день.

Вышинский. Плюс?

Левин. Две инъекции дигалена.

Вышинский. Плюс?

Левин. Плюс две инъекции стрихнина…

Вышинский. Итого, сорок восемь инъекций в день…

На просцениум выходит доктор Виноградов.