Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

— Заключение судебного врача довольно двусмысленно. Он указывает на возможность сердечного приступа, который вызвал обморок и асфиксию. Но в этом случае последовательность фактов меняет результат. Потому что сначала была асфиксия, и потом уже остановка сердца, а дон Гонсало действительно любил спать с подушкой на голове. Кроме того, есть еще некоторые факты, которые трудно объяснить. В приюте царит атмосфера страха, и двое-трое стариков уже пытались убежать, словно они чего-то боялись.

— А семья дона Гонсало?

— Еще один загадочный факт. В приют его привезли племянники и оставили свой адрес в Сантандере, но он оказался фальшивым. И тем не менее дон Гонсало, как говорят монахини, им писал.

— На выдуманный адрес?

— Не знаю. Каждый раз, когда он ходил в деревню, он отправлял письма.

— А что, деревенский почтальон не смотрит, куда пишут эти старики?

— Дон Гонсало опускал письма прямо в ящик почтового поезда. Могу дать тебе только один след: он всегда пользовался авиаконвертами, из чего я делаю вывод, что он писал за границу.

— Хорошо, но где-то же он числился: наверняка известно, был он женат или вдовец, были ли у него дети. Он, наверное, получал пенсию, и на него есть карточка в отделе социального обеспечения; у него должно было быть удостоверение личности.

— Вот тебе в двух словах: удостоверение личности фальшивое, номер его совпадает с номером удостоверения одного испанца, умершего в Мексике; в той деревушке, откуда он, по-видимому, родом, исчезли все документы: во время гражданской войны архивы сгорели. Место рождения, что указано в его воспоминаниях, скорее всего, вымышленное. Он не значится ни в одной переписи трудового населения, проводившейся в Испании после войны. Обрати внимание на его записки: жизнь до начала войны описана очень четко, но, начиная с его назначения в это местечко под Картахеной, появляется какая-то недоговоренность. Другими словами, эти записи были сделаны не по следам событий, а позже, и, начиная с этого места, все время ощущается желание что-то скрыть, зашифровать; вместо имен он начинает ставить инициалы, и даже почерк другой, это почерк изменившегося человека.

— И все-таки — что думает полиция?

— Отчет судебного врача закрывает путь любому официальному расследованию. Если родственники не будут настаивать, то кому какое дело до выжившего из ума старика?

— А у меня глаза разгораются, когда я сталкиваюсь с идиотическими случаями.

— Мы можем пойти пообедать ко мне, хотя я не знаю, что там приготовила моя прислуга.

— Я не хочу сказать ничего плохого о ее кулинарных способностях, но лучше давай я тебя приглашу пообедать где-нибудь в приличном месте.

— Тебе не понравился вчерашний ужин?

— Я сильно изменился в последнее время: я теперь отнюдь не поклонник скромной пищи, совсем наоборот. Особенно ненавистны мне две вещи: крутые яйца и мелкие рыбешки.

— Я не всегда ем так скромно, иногда хожу в монастырь, где готовят довольно хорошо.

— Ага, значит, товарища по героическим временам ты кормишь какой-то рыбешкой, а пируешь с монахинями.

— Каждому свое.

Гражданская война. Чем дальше читал Карвальо завещание или как там еще назвать записки Гонсало Сеспедеса, тем сильнее он чувствовал: нужно все время помнить — для многих испанцев гражданская война еще не кончилась. Она была жива на этих отредактированных страницах переделанных позже воспоминаний, и именно потому, что они были изменены, иногда ощущалось, что автор совсем иначе смотрит не только на события военных лет, но и на годы своей юности. Особенно это касалось тесной связи с Моцартами, которые были для него почти братьями, даже скорее братьями, чем товарищами; коллективный портрет этих людей, у которых не было ни имен, ни фамилий, был выписан почти идеалистически, хотя и с горьковатым привкусом. Гражданская война? Настоятельница удивилась, когда во время их первой встречи он задал ей этот вопрос. Не думаете ли вы, что гражданская война имеет отношение к этой истории? Но ведь воспоминания о ней — единственное, что осталось от этого человека, по-прежнему загадочного.

— Может быть, у него больше ничего не было.

Земных благ у него было немного, хотя те, кто привез его сюда, заплатили за его пребывание немалую сумму. Правда, сейчас от нее почти ничего не осталось — дон Гонсало себя не ограничивал.

А что сталось бы с ним после того, как все деньги были бы израсходованы и нового вклада не последовало?

Он бы остался здесь, не в наших правилах выгонять человека, если он не может платить. Хотя, конечно, принимая новых постояльцев, мы просим сделать некоторый денежный взнос — иначе наш дом для престарелых не смог бы существовать.

«После стольких лет отсутствия я смотрю на изменившуюся Испанию, и мне кажется, что этот народ страдает амнезией. Никто не хочет вспоминать гражданскую войну, одни — потому что совесть их нечиста из-за того, какими методами они ее выиграли и как распорядились своей властью; другие — потому что до сих пор страх побежденных у них в крови…»

Старик рассуждал довольно здраво.