Дети

И хотя Филипп вновь сел в кресло хозяина и даже снова накрыл колени тигриной шкурой, но прежний подъем духа к нему не вернулся. Более того, глаза его обнаружили на письменном столе еще одну старую газету. Она была аккуратно сложена вчетверо и накрыта одним из роскошных томов Гете в коричневом твердом переплете, на котором было набрано золотым тиснением – «Страдания молодого Вертера». Он помнил, что на одной из встреч любителей творчества Гете читали фрагменты из этой книги, и с тех пор ее не вернули в книжный шкаф. Так она и осталась на столе, накрыв старую газету. Извлек он ее из-под книги и обнаружил, что это орган коммунистической партии: газета Эрвина! Даже представить нельзя было, что кто-то другой, кроме Эрвина, читает эту газету. «Красное знамя» дрожало в руках Филиппа. Итак, Эрвин тоже иногда посиживает в кресле покойного и, именно в этот миг увидел Филипп в газете Эрвина имя Эмиля Рифке. Но не это его напугало. С того дня, как Эмиль был арестован, поднялся шум вокруг его имени и обсуждение его поступков, нет газеты, которая не писала бы об Эмиле. Но рядом с его именем Филипп увидел пятно шоколада. Это пятно его напугало. Он знает привычку Эдит во время чтения есть шоколад. Фарфоровое блюдо с кусочками шоколада все еще стояло на столе. Газета была всего лишь позавчерашняя. Только два дня назад Эдит сидела в кресле отца, погрузившись в чтение большой статьи об Эмиле. Филипп швырнул газету на том Гете, даже не положив ее сложенной на прежнее место, вскочил и покинул кабинет, дом, шатался по улицам, и какими-то путями добрался до своего дома.

Филипп поворачивается спиной к вывеске, красному фонарю, визжащим подросткам, собираясь подняться в свою квартиру, но дорога закрыта. Пара влюбленных прижалась к стене коридора.

– Франц, не дави так, это сильно возбуждает меня.

Нет! Он не вернется к Эдит по той длинной дорогой, которой шел до сих пор. Он позвонит ей. Захочет увидеть его, приедет за ним на машине. Приедет! Хоть раз докажет, что она готова ради него совершить усилие. Приедет к нему. Посетит его квартиру. Никогда она у него не была. Сегодня Эдит вынуждена будет приехать.

Свет фонаря исчез за спинами двух высоких мужчин. Филипп видел их и в то же время не видел. На улице установилась тишина, он поднял голову и сузил глаза. Красный фонарь закрывали два высоких еврея, худых, чернобородых, в долгополых черных пальто и круглых шляпах, тоже черных. Пришли они с соседней Еврейской улицы. Стояли у вывески, пытаясь ее понять. На фоне окружающей белизны, со своим ростом и чернотой они выглядели, как тени. Словно выросли вне снега.

Но тут Филиппу становится ясной причина возникшего молчания на улице. Ни шороха, ни голоса. Подростки у киоска готовятся к нападению на евреев. Каждый снежок ложится прямым попаданием. Круглые шляпы уже подхвачены ветром и падают в снег. Евреи придерживают ермолки, которые носят под шляпами. Они не защищаются. Нет у них возможности даже сделать один шаг. Нагибаются, чтобы поднять шляпы, но тут же снежки ударяют им в лица слева, справа, со всех сторон. Беспомощные, растерянные, стоят евреи у фонаря, придерживая руками ермолки. Полицейский, совершающий обход, видит все это и продолжает свой путь. Нет закона, запрещающего бросать снежки на улицах. Филипп тоже не вмешивается. Хотя он и чувствует, что обязан вмешаться и помочь евреям у фонаря. Но подростков много, и он не видит возможности, да и пользы в том, что тоже станет мишенью для снежков. Не говоря уже о том, что испуг и беспомощность атакуемых евреев сердят его. Почему они не защищаются? Филипп стыдится этих евреев. Что толку стоять в снегу, придерживать ермолки и давать подросткам издеваться над ними? Почему они даже не шлют им проклятия? Чем больше он смотрит на них, тем сильнее разгорается в нем гнев. Зачем вообще они вышли на улицы города в этих странных одеждах, явно возбуждающих враждебные страсти? Филиппу стыдно за евреев, стоящих у фонаря. Он не идет им на помощь, ибо не хочет, чтобы его признали за одного из них. Но в сердце скрывается неловкость. Он пытается уверить себя, что нет смысла раздражать еще больше подростков и начать с ними настоящую войну. Устанут – успокоятся! В конце концов, снежки – не свинцовые пули.

– Иуда Ицик! – вдобавок к залпам снежков визгливый залп ругательств. – Иуда Ицик! Убирайтесь отсюда! Уезжайте в Палестину! В Палестину!