Дети

– Мы и так уже едим мясо старых лошадей!

– Эта республика еще начнет вас кормить крысами!

Разговоры эти крутятся в толпе, и скрыто разгорающееся пламя ненависти уже показывает первые свои языки.

Топот ног на месте, хрип голосов, нервное покашливание.

– Дитрих! Где ты? Я плохо себя чувствую, Дитрих.

– Бабка, – объясняет мужчина на ступеньках, – бабка кричит. Что мне делать, если рак съедает ее желудок. И утром был у нее приступ боли. Из-за нее она не закрыла окно, и кенарь улетел.

– Так оно со стариками, – вздыхает кто-то в толпе.

– Дитрих! Приходи скорей!

– Поднимись к ней, человек. Она нуждается в помощи.

Эрвин берется за рукав Дитриха, и даже дергает его, пытаясь вывести из апатии.

– Что мне с ней делать? – отвечает Дитрих плачущим голосом. – Она осталась одна. Жена моя умерла год назад от этой же болезни, и оставила на меня бабку, больную раком.

– Все мы сгниваем от рака.

– Врачи давно открыли, что причины заболевания раком это голод и нищета. Факт!

– Я говорю вам, это республика евреев, ест нашу плоть, как рак!

– Дитрих! Дитрих! Почему ты не приходишь?

– Человек, будь человеком! Поднимись к своей бабке! Немедленно!

Дитрих перестал поднимать руки в отчаянии. Наоборот! Он складывает свои сильные руки на груди и выпрямляется. Вперяет в Эрвина гневный взгляд.

– Когда ты здесь появился давать мне указания? Кто я для тебя, чтобы ты вмешивался в мои дела?

– Может, он еврей? Евреи у нас в любое дело суют свой длинный нос.

– Евреи ненавидят животных.

– Я знаю одного еврея, который боится даже моего пса.

– Только немец умеет жалеть и любить животных.

– Эй, там, он бессердечен к животным. Значит он еврей.

Теперь все убеждены, что Эрвин, заботящийся о старухе, еврей. И Эрвин стоит один против всех. В какой-то миг угроза напрягла все его мускулы, и он чувствует сухость во рту, снимает кепку с головы и встряхивает светлой копной волос, но тут же стыдится собственной слабости, и устремляет упрямый взгляд на толпу.

– Грязный еврей, убирайся отсюда немедленно!

– Люди! Люди! Доколе над нами будет власть евреев!

– Отдавайте голоса тем, кто спасет нас от этой скверны!

– Проклятые нацисты! Пришли сюда подстрекать!

– Кто здесь сказал – нацисты? Причем тут они? Речь идет о евреях.

Гудок полицейской машины прекращает все голоса. Темный ствол пулемета наставлен на толпу. Несколько полицейских с оружием выскакивают из машины.

– Желтая канарейка улетела! – встречает толпа полицейских.

Нагайки опускаются, толпа расступается, а затем замыкает ряды за полицейскими. Обычно в эти дни полицейские приказывают любой толпе разойтись, но горькая судьба желтого кенаря Петерсена трогает и их. Почти у каждого полицейского в доме есть канарейка, и они расспрашивают, каким образом она улетела.

– Дитрих! Дитрих! Боль ломит мне кости, Дитрих!

Резкий крик привлекает внимание полицейских. Они поднимаются к входу. Эрвин и Дитрих стоят наверху, словно ораторы, собирающиеся произнести речи. Дитрих не вызывает у полицейских подозрения. На лице его выражение радости, он горд тем, что его кенарь привлек внимание полиции. На лице же Эрвина смятение. Неприязнь к Дитриху и его притупленным чувствам, угроза толпы, которая уже начинала бунтовать у него на глазах, ненависть к нему, – все это выразилось хмурым выражением на его лице. Куртка и черные сапоги выделяют его среди всех, делая его в глазах полицейских партийным человеком. Полицейские в эти дни научены опытом. Столкновения на улицах происходят по любому, даже малейшему поводу. Сначала – канарейка, а в конце – раненые и убитые. Не счесть в огромном городе мест, где толпа может взбунтоваться.

– От тебя сбежала канарейка, что ты собираешься делать?

– Это от меня она сбежала, – оскорбился Дитрих и выступил перед полицейским офицером, приложив руку к шапке, – это моя канарейка.

Офицера Дитрих не интересует. Офицер обращается к толпе:

– Расходитесь. Всякое скопление на улицах запрещено!

Толпа отступает при виде резиновых нагаек полицейских, и собирается подчиниться приказу. Но с краю толпы замыкают ее в кольцо те мужчины, которые недавно привлекли внимание Эрвина. Возникли, наконец. Взялись за руки и не дают двинуться толпе, тесня ее. Шепот идет от края в середину толпы. Поток слухов. Неизвестно, кто их распространяет. Внезапно люди чувствуют себя беспомощными, и гнев их и угроза обращаются на полицейских, которые не видят мужчин по краям толпы. Лишь один Эрвин это видит и понимает, что выхода нет: желтая канарейка приведет к катастрофе.

– Разойтись! – силится офицер полиции в последний раз успокоить толпу. – Канарейка ваша улетела, она потеряна!

Клаксон полицейской машины поддерживает воем приказ офицера. Окна окружающих домом распахиваются. Начинается густой снегопад. Крики полицейских, вой сирены, рев голосов.

– Они стреляют!

– Защищайтесь!

– Палачи в голубых мундирах!

– Пьяные, грязные солдафоны.

– Убийцы женщин и детей за деньги!

– Как евреи!

– Выполняют заказ евреев!

– Дайте им! Дайте им!

– Вперед! Вперед!

Кольцо рук сжимается. Медленно. Шаг за шагом. Единый поток катится на полицейских и на дом. Смутный гул и душераздирающий крик старухи: