Дети Божии

Он ждал, что увидит ее изменившейся, но красивой, и не был разочарован. Борозды шрамов и пустая глазница удивили его, но жесткие солнца Ракхата выточили на лице ее такие тонкие морщины, что оно казалось сотканным из прозрачной ткани; три страшных шрама превратились в три линии среди прочих. Единственный глаз сохранил былую живость и внимательность и как будто бы постоянно оглядывался по сторонам, компенсируя подвижностью сокращение поля зрения. Даже очертания согбенной спины показались ему привлекательными: словно кривая эта выражала любопытство, София как бы нагибалась к какому-то предмету, замеченному ею на земле по пути к креслу. Она села и посмотрела на него почти жеманно. Изящная, как малая пташка, опустив пустые руки на колени, ее поза обладала почти скелетной чистотой – элегантной, бесплотной и неподвижной.

«Да, ты прекрасна, – подумал он, – пригожа, как Иерусалим, и ужасна, как войско со множеством знамен…»

– София, – произнес он, протягивая к ней обе руки. Ее ладони не шевельнулись.

– Прошло много времени, – холодным тоном заметила она, когда Сандос шагнул поближе. – Ты мог бы явиться первым делом ко мне. – Она посмотрела на него своим единственным глазом, пока он не опустил свои оба. –  Ты видел Исаака? – спросила она, когда он сумел снова посмотреть на нее.

– Да, – ответил Сандос.

София чуть напряглась и вздохнула, и он понял, что она была уверена в том, что сын ее давно мертв и имя его самым бессердечным образом используется для того, чтобы заманить еще больше заложников в твердыню джанада.

– Исаак благополучен, – начал он.

– Благополучен! – Она коротко усмехнулась. – Не нормален, но, во всяком случае, благополучен. Он с тобой?

– Нет…

– Значит, они держат его в плену.

– Нет, София, ничего подобного! Он среди них в почете…

– Тогда почему его нет здесь, с тобой?

Он помедлил, не желая ранить ее:

– Он… Исаак предпочитает оставаться там, где находится. Он пригласил тебя к себе.

Сандос умолк, посмотрев мимо нее на войско, ожидавшее за золотым навесом.

– Мы можем доставить тебя к нему, но только тебя одну.

– В этом весь замысел? – спросила она с холодной улыбкой. – Исаак служит наживкой, и они получают меня.

– София, не надо, прошу тебя! – попросил он. – Жана’ата не способны… София, ты все понимаешь неправильно!

– Вот как… неправильно, – негромко проговорила она. – Значит, я понимаю неправильно. Сандос, сколько лет вы пробыли здесь… сколько? Несколько недель, наверно? – спросила она непринужденным тоном, подняв обе брови, в том числе и изуродованную шрамом. – И теперь вы говорите мне, что я ошибаюсь. Постойте! В английском языке есть подходящее слово для этого качества… позвольте подумать… – Она не моргая уставилась на него. – Наглость. Да. Это самое слово. Я почти забыла его. Ты вернулся сюда через сорок лет, потратил почти три недели на изучение ситуации и теперь намереваешься рассказать мне о Ракхате.

Он отказался пугаться.

– Да не обо всем Ракхате. Всего только об одном селении жана’ата, пытающихся не умереть от голода. София, ты понимаешь, что жана’ата почти уничтожены? Конечно, ты хотела не этого…

– Это они сами рассказали тебе? – спросила она, возмущенно фыркнув. – И ты поверил им.

– Черт побери, София, зачем такой тон?! Когда я вижу голодного, то знаю, что ему нужно…

– Ну и что, если они голодают? – отрезала она. – Что мне с того, что каннибалы голодают?

– Ради Христа, София, они не каннибалы!

– И каким еще словом ты хочешь назвать их? – спросила она. – Если они едят руна…

– София, послушай меня…

– Нет, это ты послушай меня, Сандос, – прошипела она. – Почти тридцать лет мы-но-не-ты сражались с врагом, вся культура которого стала чистейшим воплощением самой характерной формы зла – желания лишить человеческого достоинства других людей, превратить их в свою собственность; в своей жизни руна обслуживали джанада – они были рабами, подручными, сексуальными игрушками. А в смерти становились сырьем – мясом, шкурами, костями. Сперва поработай, потом на бойню! Но руна – больше чем мясо, Сандос. Они люди, заслужившие свою свободу и вырвавшие ее у тех, кто поколение за поколением порабощал их… поколение за поколением, понимаешь? Бог захотел, чтобы они освободились. Я помогла им добиться свободы и ни о чем не жалею. Мы воздали жана’ата по справедливости. Они пожали в точности то, что посеяли.

– Так это смерть всех жана’ата угодна Богу? – воскликнул Эмилио. – И Он хочет, чтобы руна превратили планету в бакалейную лавку? Неужели Богу нужна планета, где никто не поет, где все похожи друг на друга? София, здесь более нет места принципу «око за око»…

Звук был подобен выстрелу из ружья, глухому и плоскому, и он ощутил, как на лице его проступает точный и жгучий отпечаток ее ладони.

– Как ты посмел? – прошептала она. – Как ты посмел оставить меня здесь, вернуться сюда – после всего прошедшего времени – и начать судить меня!