Дети Божии

Сандос стоял отвернувшись, ожидая, пока утихнет ощущение, стараясь сдержать слезы, пытаясь ощутить, каково ей было прожить целых сорок лет в одиночестве и без поддержки, без Джона или Джины, без Винса Джулиани или Эдварда Бера. И всех остальных, кто так или иначе помогал ему.

– Прости, – сказал он наконец. – Прости! Я не знаю, что происходило здесь, и не претендую на то, чтобы понимать то, что тебе пришлось пережить…

– Спасибо тебе. Приятно слышать…

– Только вот что, София, я знаю, что такое быть вещью, – проговорил он, оборвав ее. – Я знаю, каково это, когда тебя стирают из бытия. Я знаю, как себя чувствуешь под ложными обвинениями, Боже, помоги мне! И я знаю свою вину… – Он умолк и отвернулся, но потом посмотрел на нее. – София, я ел мясо руна по той же самой причине, по которой это делали джанада: потому что был голоден и хотел жить. И я убивал… я убил Аскаму, София. Я не хотел убить именно ее, но я хотел убить, я хотел, чтобы кто-то умер и меня тем или иным образом освободили от этой жизни. Так что теперь ты видишь, – без малейшей радости проговорил он, – я в последнюю очередь имею право кого-то судить! И я согласен с тобой в том, что жана’ата, с которыми ты воевала, получили по делам своим! Но, София… ты не можешь позволить руна перебить их всех до одного! Они заплатили за свои грехи…

– Заплатили за свои грехи, говоришь?! – Не веря ушам своим, она поднялась на ноги, оставила кресло и сделала несколько шагов, согбенная дугой и хромая. – Что же, они покаялись перед тобой, отче? И ты отпустил им грехи, потому что они попросили тебя? – спросила она с презрением на лице. – Знаешь ли, некоторые грехи невозможно отпустить! Некоторые преступления непростительны…

– Ты думаешь, что я этого не знаю? – выкрикнул он, ощущая в своей груди подобный гнев. – Мне больше никто не исповедуется! Я сложил с себя сан, София. И я явился сюда вовсе не для того, чтобы судить тебя. И даже не для того, чтобы спасать! Я здесь потому, что люди Карло Джулиани избили меня до потери сознания и похитили. Добрую часть полета сюда я провел под наркотиками и хочу сейчас только одного: оказаться дома и отправиться на поиски женщины, на которой едва не женился семнадцать лет назад, если она только жива еще…

Она смотрела ему в глаза, но на сей раз Эмилио выдержал ее взгляд.

– Ты сказала, что знаешь, как обходились со мной в Галатне, София, но не знаешь худшего: я оставил священство, потому что не могу простить то, что случилось со мной в этом дворце. Я не способен простить Супаари за это вот, – проговорил он, показывая ей обе своих руки. – И я не способен простить Хлавина Китхери и думаю, что никогда не прощу. Они научили меня ненависти, София. Правда, смешно? Услышав песни Китхери, мы прилетели сюда, рискуя всем, но готовые возлюбить всякого встречного и научиться от него! А вот когда Хлавин Китхери встретил одного из нас… Он посмотрел на меня и подумал всего лишь… – Задохнувшись от горечи, Эмилио умолк, отшатнулся от нее, но тут же повернулся обратно, содрогаясь всем телом, посмотрел в смущенные глаза и промолвил негромким, пропитанным ненавистью голосом: – Он посмотрел на меня и подумал: «Отлично, такого, как этот, я еще не трахал».

– Это было и кончилось, – побелев, отрезала она.

Однако Эмилио знал, что не кончилось, даже для нее самой, даже по прошествии всех этих лет.

– И тогда ты берешься за работу, – сказала она. – Концентрируешься на своем деле…

– Да, – немедленно и с охотой отозвался Эмилио. – И превращаешь одиночество в добродетель, которую называешь самодостаточностью и уверенностью в себе, так? Уверяешь себя в том, что тебе ничего не нужно и что никто более на земле тебя не интересует и ты никого более не допустишь в свою жизнь…

– Замуровываешь свое прошлое!

– Думаешь, я не пытался? – воскликнул он. – София, я до сих пор таскаю в эту стену камень за камнем, однако ничто более не удерживает их вместе! Даже гнев. Даже ненависть. Я сыт ею по горло, София. Я устал от нее. Она наскучила мне!

Стена дождя находилась всего в нескольких минутах от них, страшные молнии били совсем рядом, однако он не обращал внимания.

– Я ненавидел Супаари ВаГайжура, Хлавина Китхери и шестнадцать его приятелей, но… похоже, я теперь не способен возненавидеть все это вместе, – прошептал он, бессильно роняя руки. – София, во мне, наверно, уцелел только один островок прежней целостности и чистоты. И, как бы я ни ненавидел отцов, я не способен возненавидеть их детей. И ты тоже не должна ненавидеть, София. Нельзя справедливости ради убивать невиновных.

– Нет, – проговорила она, сгибаясь, прикрывая своим телом собственное сердце. – Здесь невиновных нет.

– А если я найду тебе десятерых, пощадишь ли ты ради них остальных?

– Не будем играть в слова, – сказала она, давая знак носильщикам. Сделав один шаг, он преградил ей путь к креслу.