Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Другие на это возражают, что Иван Денисович, конечно, далек от идеального человека из народа, воина и труженика, но сумел сохранить и чувство собственного достоинства, и представления о правильном человеческом поведении; он ценит честность, доброту, умение работать, готовность трудиться на бригаду; он делится печеньем с Алешкой, который «неумелец», «всем угождает, а заработать не может». Интересно, что и защитники, и обвинители обычно опираются не только на свою систему ценностей, но и на известные им классические образцы «правильных» людей из народа; одни апеллируют к Некрасову с его бунтарями и философами, другие – к Льву Толстому с Платоном Каратаевым.

Особые споры может вызвать обсуждение центрального эпизода рассказа, где Иван Денисович вдохновенно трудится вместе со всей бригадой, где возникает нечто подобное соцсоревнованию. Что это: «привычка к труду благородная»[168] или «блуд труда», который «у нас в крови»?[169]

Стоит сразу отметить те места в рассказе – их немного, – где сам автор объясняет читателю то, чего не может знать его герой (это, например, рассказ о том, что именно «по левой» писал фельдшер Коля Вдовушкин и как он попал в санчасть). Заметим, что такие фрагменты отличаются и по языку. Важно, что они отменяют ощущение герметичной замкнутости в мире героя, но при этом нередко мнение автора и героя, при всей несомненной разнице в глубине, кругозоре и проч., совпадает. Вот, например, безусловно «авторский» фрагмент: «А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский. Он давно уже кончил свою кашу и не знал, что в бригаде есть лишние, и не оглядывался, сколько их там осталось у помбригадира. Он просто разомлел, разогрелся, не имел сил встать и идти на мороз или в холодную, необогревающую обогревалку. Он так же занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы». Мнение героя выражено проще, но авторскому не противоречит: «А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придет пора, и капитан жить научится, а пока не умеет»[170].

Сложнее понять авторское отношение к героям-интеллигентам в эпизодах, где они говорят о чем‑то совершенно непонятном Шухову. На чьей стороне автор, когда Цезарь и Х‑123 спорят о том, гениален ли Эйзенштейн, причем Цезарь «руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху, – и за свое: – Но слушайте, искусство – это не что, а как», Х‑123 говорит, что «гнуснейшая политическая идея – оправдание единоличной тирании»[171], и «кашу ест ротом бесчувственным»[172], а Иван Денисович, не дождавшись, чтобы Цезарь угостил покурить, уходит.

Но учитель и не ставит перед собой неисполнимой задачи внести полную ясность в восприятие рассказа или привести целый класс к одинаковым выводам. Достаточно, если удастся организовать совместное размышление и просто совместное нахождение в мощном силовом поле текста.

И когда однажды я, увлекшись, вдруг заговорила быстро и с большим количеством терминов, один ученик, прищурившись, произнес: «Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, все обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются, слушать их – все равно как латышей или румын»[173], а все остальные рассмеялись, – я была вполне удовлетворена: текст вошел в сознание, стал нашим бытом и может дальше разнообразно прорастать в сознании учеников.

«Вторичные признаки» художественного слова и смысл – 2

…гиперболы, метафоры, литоты, вторичные половые признаки Поэзии…[174]

Ян Сатуновский

Известно, что не способность употреблять так называемые изобразительно-выразительные средства делает человека писателем и не умение писать ямбами или хореями – поэтом. Однако известно и то, что художественный смысл прозы не сводится ни к прямо высказанным в ней идеям, ни к морали, которую можно вывести из жизненного пути героя. Полнота понимания невозможна без более или менее осознанного восприятия особенностей речи – и строя фразы, и словоупотребления, и сочетания стилей. То же справедливо и для поэзии, только здесь воспринимаются еще метр и ритм, особенности рифмовки или отсутствие рифмы, характер звучания и др.

В старших классах стоит на конкретных примерах рассмотреть, как разные «вторичные признаки» художественной речи влияют на восприятие и формируют представление о художественном мире того или иного произведения.