Дети Йеманжи

Бабушка снова вздохнула. Долго молчала. Медовые лучи погасли, сад наполнился тенями, и налетевший ветерок раскачал качели. Жаба в саду умолкла. Подняв голову, Эва увидела, как в сиреневом небе робко, по одной загораются звёзды.

– Жанаина оскорблена, обижена. Она не спустилась на макумбу – и Нана теперь торжествует, да! Ей нужен разлад в семье сестры. Ей нужны эти ссоры между братьями, обман и злые насмешки, все людские пороки, вся грязь и темнота из глубины наших душ. То, что мы прячем от самих себя, то, чего стыдимся, – кровь и жизнь для Нана Буруку… Но ты, моя Эвинья, – просто умница! Ты справилась со своей матерью. Ты не позволила себя затоптать. Ты утешила Ошун. Ты успокоила Оба: теперь она не одна в этом мире. Ты вытащила из ямы Обалу. Ты помогла им всем… и поможешь ещё не раз. И это получится у тебя.

– Но почему я?..

– Потому что Эуа – это вся красота мира. Это тёплый дождь – и красивые капли на листьях. Это цветы – и облака на рассвете. Это твои рисунки. Это всё, что помогает людям жить, несмотря на грязь внутри них. Это то, что даёт силы идти вперёд, понимаешь? Помоги своим братьям. Они должны помириться – все. И должны быть вместе – тоже все. Тогда Нана ничего не сможет сделать. Всё, что у неё есть – это знание. Знание всей людской изнанки – грязной, скользкой, мерзкой. Она видит каждого человека насквозь. Она может поднять муть в любой душе. И поэтому уверена, что владеет миром. Но это не так, девочка моя, нет, не так! В человеке много грязи, это правда, – но в нём есть и солнечные лучи, и сверкающий дождь, и тёплая земля. Не забудь этого.

– Никогда, бабушка, никогда…

– И непременно отыщите Шанго! Без этого негодника у Огуна ничего не выйдет, пусть он даже не надеется! Ведь всю жизнь ссорятся из-за пустяков! И ни один из них не сильней другого! Может, в этом всё и дело?..

– Шанго не спустился на макумбу. Это значит, что он… на самом деле?.. – Эва не могла выговорить этих слов и беспомощно посмотрела на бабушку. Та вздохнула, глядя на гаснущее в ветвях питангейр солнце.

– Этому мальчику сейчас очень тяжело. Но знай, Эвинья: есть ещё один сын Жанаины, которому в сотню раз хуже, чем Шанго.

– Который из них? – Эва схватила морщинистую, тёплую руку бабушки, прижалась к ней щекой. – Бабушка, скажи мне – кто? Я должна ему помочь? Что мне нужно делать? Бабушка!

Дона Энграсия молчала. Фиолетовые тени уже скрыли её лицо. Бледные лунные пятна наползали на веранду, и Эва поняла: времени осталось совсем немного.

– Бабушка! Я ещё увижу тебя?

– Всегда, моя малышка. – Кресло уже было пустым, чуть покачивалось, и лунный свет прыгал по его плетёной спинке. – Всегда, когда ты только захочешь. Всегда. Будь сильной, моя Эвинья. Я с тобой… с тобой… с тобой!

Блёклый рассветный луч осторожно пробирался по стене бабушкиной спальни. Эва лежала на огромной кровати, укрытая цветным покрывалом. В глазах ещё не погас сон, и лицо бабушки стояло перед ней как живое – чёрное, морщинистое, доброе и печальное. Эва закрыла глаза, надеясь уснуть снова, чтобы ещё раз, хоть на миг, увидеть бабушку… Она полежала несколько минут, но сон не возвращался. Вздохнув, Эва откинула покрывало и спустила ноги с кровати. Осторожно ступая, пошла к дверям.

Дом казался пустым, спящим – но с кухни уже доносился слабый звон посуды и тихое пение Оба. Эва, обрадовавшись, повернула было туда – но в это время мимо, не заметив её, на кухню прошёл Эшу. Эва забеспокоилась: как бы опять не вышло потасовки. Дождавшись, пока брат войдёт в кухню, она бесшумно шагнула следом и украдкой заглянула внутрь.

Оба, стоя у плиты, держала над огнём джезву. Она больше не пела. Эшу сидел за столом.

– Это для меня, Обинья? – послышался его вкрадчивый голос.

– Для всех. Бери, если хочешь. – Налив кофе в чашку, Оба не глядя поставила её на стол. Эшу вытянул руку. Не тронув чашки, осторожно накрыл ладонью пальцы Оба.

– Прекрати, паршивец! – рявкнула та, вырвавшись и плеснув остатками кофе из джезвы на пол. – Вон отсюда! Сейчас надеру и второе ухо!

– Если тебе будет легче – давай. – Физиономия Эшу была грустной и серьёзной. – Я заслужил.

– Да что это за проклятье?.. – растерялась Оба. – Эшу! Убирайся из кухни!

– Детка, поверь, я не хотел. Я думал пошутить, только пошутить! Кто же знал, что так получится… Послушай, женщина! – вскочив, вдруг заорал он так, что Оба попятилась к плите. – Я не могу, когда ты сердишься на меня, слышишь?! Я виноват – ну так оторви мне ухо совсем! Стану таким же, как и ты! Тогда ты успокоишься?! Оба… Оба! Ну во-от, опять, сколько же можно… Сестрёнка, не плачь. Оба, клянусь тебе, я больше не буду! Я просто скотина, я знаю! Ещё хуже твоего мужа!

– Оба вы хороши! – Оба отвесила Эшу могучий подзатыльник мокрой от слёз ладонью. Тот безмолвно стерпел наказание. И молчал, отвернувшись к стене и мрачно сопя, пока Оба, давя всхлипы, вытирала лицо полотенцем. Эва в тени коридора боялась даже пошевелиться.