Дети Робинзона Крузо

Икс наконец выхватил из обессиленных рук Джонсона флейту, – тот даже не заметил, – и поднес к губам. Они оказались сухими, и сначала у Икса вышло лишь хриплое «ф-ь-ю-и-т-ь». Икс облизал губы, потом, как учил Джонсон, выпучил верхнюю и подул.

И Плюша почувствовал, как сковавшие сердце тиски чуть ослабили хватку. В доме словно сделалось светлее, и Джонсон непонимающе уставился на Миху. Но у того не было времени на Джонсона. Он дернул ручку, толкая дверь, и та с трудом подалась. Миха налег плечом, и вот в образовавшийся проем уже ушла его рука.

– Давай! Давайте, помогайте ради ваших Отцов! – Плюша нес уже совсем непонятную тарабарщину, но… Ведь это важно! Потому что проем все увеличивался, и Плюша увидел в нем что-то совсем уж невозможное: громадный каменный бок чего-то чудовищно большого, и этот бок на какое-то мгновение выглядел… живым. Но ведь это не важно, потому что…

Дверь вдруг застыла. А Икс перестал играть. И снова сквозняком тоски и страха повеяло из-за проема. И рык зверя вернулся.

– Давай дальше! – то ли завопил, то ли взмолился Миха. – Не прекращай! Ради…

Рык зверя нарастал.

– Миха, это бесполезно! – услышал Плюша голос Будды и вдруг понял, от чего в его взгляде была такая печаль: никогда его друзья ничего от него не скрывали. Они всегда были вместе. Они всегда и были этот самый круг! Как тогда, в большую волну… В центре круга была… Любовь, еще совсем юная, порой ревнивая, неокрепшая, но искренняя до боли, та, которой им не надо было учиться, та самая, которая вернула утонувшую девочку… В центре круга был Будда!

– Миха, она не выпустит меня, – голос Будды вдруг сделался спокойным, в нем больше не было отчаяния перепуганного ребенка. – Фотография… Сохрани ее. Что бы ни случилось, сохрани ее!

– Нет, Будда! Нет, я сейчас… Икс, твою мать, играй!

Но Икс не мог играть, уже не мог. На лице его застыло светлое выражение скорби и невыразимой надежды. Этот зов… Вот он и пришел к нему. И как же Икс мог не откликнуться?! Как мог он не откликнуться на просьбу или повеление, ведь он отдал бы все на свете, чтобы у него не отнимали права исполнять эти повеления. Чтобы у него никогда не отнимали такого права! Ибо это был голос, который он очень любил.

– Нет, сынок, не делай этого, – тихо и печально прозвучало в комнате, когда Икс неумело взял первую ноту «Чижика-пыжика». И Икс сначала заставил себя не услышать зова и играть дальше, настойчиво, рвано, мимо нот.

– Прошу тебя, сынок.

– Папа?! – Остановился Икс, все еще не отнимая флейты от губ.

Из глубины комнаты, которая теперь сделалась невероятно большой, мимо Джонсона, к нему шел отец. Не просто шел, он простер к Иксу руки, которых тот никогда не забудет, которые подхватывали его и кидали вверх, а Икс смеялся, потому что эти надежные руки всегда ловили его, а мир был целостным и очень счастливым. Руки, навсегда пропахшие табаком и машинным маслом.

– Давайте, помогайте, во имя ваших Отцов! – кричал Миха.

И тогда Икс взял следующую ноту и еще одну, он играл коряво, остервенело и пытался не заплакать. Даже когда отец скорчился от боли, и лицо его стало жалобным и несчастным, как у побитой собаки.

– Смотри, что ты наделал, – вовсе не обвиняющее, а лишь с безнадежной тоской проговорил отец. – Сынок, я всегда любил тебя. Прошу, не делай мне больно. Они все делали мне больно.

И тогда Икс перестал играть.

– Папа, – прошептал он, – но разве ты жив?

– Иди ко мне, мой мальчик, мой сын, – грустно сказал ему отец. – Я так натерпелся, а здесь мне спокойно. И совсем не больно. Иди ко мне.

– Я не могу, папа, – проговорил Икс и, опустив руки, расплакался. – Я так тоскую по тебе!

– Я всегда любил тебя, сынок, – повторил отец.

– Я тоже, – всхлипнул Икс. – Ты правда больше не страдаешь?

…Миха не знал, что происходит с его друзьями. Но когда обернулся, пытаясь заставить Икса играть дальше, представшая перед ним картина выглядела чудовищной. Икс стоял рядом с Джонсоном, в пол-оборота, его руки так же висели вдоль тела, а губы безвольно шевелились.

«Да что же с ними?!» – успел подумать Плюша. И что-то еще увидел Миха, заставившее его вспомнить рассказ Будды о гостях Мамы Мии, что-то еще, словно дом оживал, словно стены просвечивали жуткими тенями, которые сгущались все больше.

– Будда! – закричал Миха. – Ну, открой же! Здесь что-то…

– Миха, – внятно и со спокойствием, от которого у Плюши чуть не разорвалось сердце, произнес Будда. – Я больше не могу сдерживать ее. Иди – ты нужен им.

– Что иди?! Куда иди?! Я вытащу тебя! Дай руку, скорее, дотянись!

– Бегите отсюда. Быстрее! Немедленно бегите.

Миха не хотел слушать. Он, будто гуттаперчевый, просунулся в проем чуть ли не по плечо, он тянулся еще дальше и тогда… почувствовал на своей ладони прикосновение Будды, от которого ему, пусть на мгновение, стало спокойно, и паника улеглась у него в голове. И лишь ощутив это прикосновение, Плюша услышал, как и тогда на вокзале, голос Будды, только где-то внутри: то ли в голове, то ли в своем сердце.

«Миха, я знаю, что говорю. Это бесполезно. Так или иначе – это уже произошло. Отпусти меня, мой друг».