Дети Робинзона Крузо

– Куда – отпусти?! Чего – отпусти?! – заорал Миха, пытаясь просунуть руку глубже в проем, чтобы крепче ухватить друга. – Я тебя вытащу! Давай, поднажми!..

«Слушай, тупой Плюша, – и Миха почувствовал, что Будда пытается улыбнуться, но голос слабел. – Я уже почти не могу. Не вини их ни в чем. И себя! Это дом. Его силе бесполезно противостоять».

– Я сейчас…

«Не перебивай. Это – дом. С ним невозможно бороться – он построен не нами. Нас всех сюда заманили, и его силе бесполезно противостоять. Но у нас есть мы – и мы ему не принадлежим. Надо просто выйти из дома… Понимаешь? Навсегда. Бегите!»

– Будда, нет!

И связь их рук разорвалась. Почти в следующее мгновение дверь под напором Плюши распахнулась настежь…

В том месте, где находился алтарь, пылало, отсвечивая кровавым багрянцем, пламя; в эту огненную воронку, клубясь и наливаясь чернотой, уходила дымная линия. Там, в пламени, куда была нацелена клубящаяся линия, Плюша успел различить много чего, что еще долго будет преследовать его в ночных кошмарах. И прежде всего расплывчатый контур, спину запрыгивающей в огонь чудовищно огромной собаки, беспощадной суки, которая взяла след и гналась за ускользающей добычей. А потом, прямо в пламени, проступило лицо. Миха узнал его – это было лицо Мамы Мии, полоумной старухи, ее ищущий взгляд…

– Ты отказался есть мой хлеб, – заметался по комнате безумный хохот. – За это ты отдашь мне самое дорогое!

От страха у Михи подкосились ноги и похолодело сердце. Он попятился, уповая лишь на то, чтобы дверь не захлопнулась.

– Сам отдашь! Сам!

Она и не захлопнулась – дверь в комнату, в которой пропал Будда. И еще кое-что услышал Плюша. Только и сейчас, по прошествии многих лет, Миха-Лимонад не мог утверждать, было ли это на самом деле, или просто страх сделал свою работу, услужливо подкинув ему фразу Будды, чтобы Плюша не выглядел жалким слабаком: «Бегите отсюда! Пожалуйста… Иначе она догонит меня!»

А потом по комнате словно прошелся порыв ветра, дом содрогнулся, и пламя исчезло. Ни Будды, ни гипсовой собаки в комнате не было. Но было другое. Скрежет, стон… Будто начиналось землетрясение. Стены содрогнулись еще раз, и еще, рождая низкий гул, словно дом собирался провалиться сквозь землю, сожрать их, унести в такое место, из которого уже никогда не будет возврата.

***

Они бежали от немецкого дома, как перепуганные зайцы; их позорное бегство было еще более быстрым и несравнимо горьким, чем в первый раз. И только отсутствие болезненного воображения взрослых не сделало их седыми.

***

Потом был шок. Несколько часов они провели, словно в бреду. Обнаружили себя в порту, сидящими у сваи, откуда Будда совершил свой прыжок.

Они разревелись. Совершенно не зная, что делать и где искать помощи. Они плакали, и все же им становилось немного легче.

***

Потом было много всего. Заявления в милицию, путанные, сбивчивые, страх, и снова слезы.

***

Потом, когда шок начал понемногу отпускать, каждый из них снова расплакался. В одиночестве. Словно случившаяся беда вовсе не сплотила их, словно какая-то часть их дружбы была украдена навсегда.

Миха сидел на камне, который местные прозвали «башкой», и, глядя себе под ноги, ревел, а его ступней легко касалась пена морского прибоя. Он ревел так, будто никогда в жизни не сможет выплакать всех этих слез.

Потом он спрыгнул с камня, вымыл соленой водой лицо и направился по косогору вверх, к железнодорожным путям, которые вели в город. Его глаза были сухими.

Он все же отдал ей самое дорогое.

Но кое-кто все еще оплакивал Будду. В центре Москвы лейтенант ДПС Свириденко, поднятый руками посторонних, приходил в себя. По его щекам, оставляя мокрые полосы, катились слезы. И в них, как в зеркалах, еще можно было различить четыре мальчишечьих лица, но вот они стали удаляться, превратились в точки и навсегда исчезли, ушли из этого мира на берег полуденного моря. Еще одна, последняя слезинка сорвалась с его щеки и полетела в пустоту.

Совсем скоро он придет в себя и почти ничего не вспомнит. Хотя, конечно, это не так – последняя слезинка лейтенанта Свириденко летела в пустоте, вечной и открытой для всех. Но во влажных полосах, оставшихся на его лице, будут теперь отражаться только шумные звуки московских улиц.

22. Амулеты детства

I.

Икс оглянулся: нет, никто за его спиной не стоял. Раскидистое дерево, далекий фонарный столб, неверный свет луны, и еще где-то проехал автомобиль – все это давало игру теней на стене магазина Синдбада. Красочную панель, которую Икс порезал, залатали. Видимо, в эти непростые времена на новый рисунок хозяева решили не раскошеливаться. Или кто-то не пожелал, чтобы тут поменяли рисунок.

– Ты не пожелала? – прошептал Икс и хихикнул. Потом сглотнул и снова огляделся.