Дети Робинзона Крузо

Джонсон не знал о существовании Дмитрия Олеговича Бобкова, и уж тем более о том, что он делил место под солнцем и луной с каким-то Лже-Дмитрием. Шизофреник, антиквар и директор не совсем отвечал Джонсону взаимностью. По крайней мере, для Лже-Дмитрия он существовал, как некий смутный образ.

Совсем другое дело – длинноногая блондинка, вздумавшая заделаться дэддрайвером. Если б они оказались знакомы, Дмитрий Олегович смог бы кое-что поведать Джонсону о белокурой шлюшке из ванной, из роскошной, отделанной итальянским мрамором «помывочной».

Последние силы и остатки воздуха Джонсон потратил, пытаясь высвободиться от смертельной хватки. Но ледяные пальцы утопленницы лишь крепче сжимали его ноги.

X.

…Кто-то его звал.

Голос был знакомый, только в реальной Михиной жизни он не существовал. Так же, как и имя, навсегда оставшееся в том солнечном пятне, где они были безмозглы, ранимы, упрямы, как дикие звери, и счастливы.

Но кто-то звал его. Называл по имени.

***

– Плюша!..

«Оставьте меня в покое».

– Ты чего разлегся? – прозвучал в хрустальной тишине веселый беззаботный голосок.

«Ну, хватит».

– Давай, поднимайся, бестолковый Плюша.

«Ну, вот опять! – капризно запротестовал Миха-Лимонад, и что-то мукой прожгло его мозг, извлекая из блаженных вод беспамятства, – Я не хочу, не могу…»

– Да поднимайся же ты! Перетащил нас сюда, а сам разлегся.

Миха-Лимонад открыл глаза. Где-то на периферии, неизвестно, как далеко отсюда, что-то дрожало, тягостный пульсирующий зов, как при родовых схватках, разящий свист молота; кто-то кошмарный и безумный был там, но здесь…

– Поднимайся, старая перечница! Поднимайся, старый друг. Наш век недолог, и тебе надо спешить.

Миха скосил глаза на источник звука. Перед ним, складывая и расправляя крылышки, сидело удивительное существо хрупкого нежно-небесного цвета, – это была маленькая бабочка или мотылек, и оно… словно испускало сияние.

Миха-Лимонад вспомнил, где он. И этот кошмарный грохот, рев и стонущее, исступленное «шам-хат» сделались ближе. Но он все еще в изумлении смотрел на бабочку. А та, расправив переливающиеся хрупкой чистотой крылышки, радостно сияла.

Уголок Михиного рта дрогнул, и он, почувствовав мучительную, почти непереносимую нежность в своем сердце, сказал:

– Сам ты перечница.

Бабочка откликнулась веселым взмахом крылышек и засияла еще ярче. И там, в глубине этого сияния, Миха увидел знакомую кучерявую голову, такую знакомую физиономию и такую озорную улыбку, и пронзительная нежность чуть не выплеснулась и чуть не залила его всего, без остатка:

– Джонсон! – проговорил Миха.

Это был Джонсон, вне всякого сомнения. Там, внутри сияния. Только тот двенадцатилетний ребенок, который еще не вошел в немецкий дом.

– Давай, поднимайся! – Это был Джонсон, упрямый, кучерявый и веселый. – Нам надо многое успеть.

– Джонсон, ты… – Миха осекся.

– Да, старый друг, я умираю. Я сейчас тону. Захлебываюсь водой. – Мальчик согласно кивнул, но голос его по-прежнему оставался веселым и твердым. – И я здесь. Боюсь, ненадолго, поэтому надо спешить.

– Крымский мост, – почти неслышно прошептал Миха и тут же замотал головой. – Ну, так выплывай. Этого достаточно… Всплывай немедленно!

– Я не могу, – бабочка сложила крылышки, но теперь это был печальный взмах, и сияние потускнело. – Держит за ноги… Не могу. Наверное, уже скоро.

Горечь окропила сердце там, где только что была нежность:

– Джонсон… Джонсон, я хотел сказать…

– Не беспокойся. Впервые больше нет страха. Совсем. И нет вины. Легкость, как от ваших прыжков-полетов. Только поднимайся, пожалуйста. Наверное, ему осталась всего пара ударов.

Миха прикусил губу и попытался пошевелиться. Вся левая половина тела горела и не подчинялась ему более, но Миха почувствовал прикосновение, невидимую поддержку, словно руку друга, пришедшую на помощь.

– Значит, это правда? Наш… круг, – Нежность вернулась и теперь чуть не выплеснулась слезами. – Значит, Икс…

– Ну, да! Наш сумасшедший друг, удачливый и простой, как три рубля, все верно угадал. Кстати, скоро появится, если опять не проваландается, как обычно. Он же никогда не успевал вовремя! У него же в башке испорченный механизм. Словом… Будет третьим – фотография… Ты мог предположить, что он станет алкоголиком?

Бабочка сложила крылышки, и на мгновение сияние если не померкло, то как бы разредилось: Миха увидел другой контур – это была очень красивая, даже важная бабочка, шоколадница или павлиний глаз, Миха уже не помнил, как они их называли, – но вот сияние вернулось, и красный цвет с черным рисунком уступили место прежней синеве.

– Джонсон! – рассмеялся Миха.

– Ага… Я только хотел сказать, что нам с этим очень повезло. Наш друг – алкоголик! – бабочка весело и даже как-то лихо взмыла в воздух. – Но он наш! А теперь поднимайся – нам надо остановить этого свихнувшегося молотобойца. И надо забрать флейту.

– Джонсон, я не могу…

– Икс сказал, здесь, во всем этом, есть уязвимое место, – Бабочка-шоколадница весело забила крылышками и засияла, как маленькое солнышко. – Приглядись внимательней. Он передал тебе: ты должен понять и найти уязвимое место.