Дети Шини

— Ну, почему? — Петров задумчиво пожал плечами. — Бывает же так, что у людей просто башню сносит. Любовь зла, слепа и всё такое.

— За красоту любят и за доброту тоже, — сказала Настя. — Я, вот, твою прабабушку понимаю.

— У неё до войны даже жених был, который остался жив и потом хотел на ней жениться, но она его послала и выбрала фрица.

— Да, ладно, Тоня, не бери в голову, — Марков махнул рукой. — Это гормоны всё. Помнишь, мы про животных спорили? Партнера выбирает не сознание, а подсознание, и не по виду или поступкам, а по запаху. Так испокон веков в природе устроено.

— Ты вообще можешь себе представить, какие-то другие виды любви? — возмутилась Сёмина.

— Глупости, — фыркнул Марков. — Ты просто ещё маленькая.

— Да ты сам, небось, ни разу не целовался — тут же развеселилась Настя.

— Не беси меня, — пригрозил Марков.

Но она уже почувствовала свою любимую тему и не собиралась её упускать:

— Я с тобой принципиально не согласна. Любовь — это состояние души, а не какой-то там запах, это чувства: радость, добро, сопереживание, свет.

— Даже если оставить в стороне гормоны и рассматривать чисто социальное явление, — Марков готов был спорить по любому поводу, — то тогда это просто потребность в том, чтобы кто-то послушно выполнял то, что мы от него хотим, думая, что сам этого хочет. И всё. Без каких-то этих розовых соплей.

— Не правда, когда ты по-настоящему любишь, тебе ничего не нужно от человека. И ты не просишь ничего взамен.

Они сошлись не на жизнь, а на смерть.

— Я тоже думаю, что это чистый эгоизм, — вставил свои пять копеек Петров. — Желание всё контролировать в жизни другого человека и требовать, чтобы он постоянно был рядом.

— Не обязательно рядом, — глаза Сёминой возбужденно горели. — Человека можно любить и просто так, на расстоянии, правда, Тоня?

После этого её обращения, у меня по спине поползли мурашки, предчувствуя неладное.

— Возможно.

— Как это «возможно»? Ты сама рассказывала, что целых три года была влюблена в Як…, в Як…

Сообразив, что ляпнула глупость, Семина осеклась, но было поздно.

— О! — Петров радостно взъерошил пятерней волосы. — Вот это новости.

— А что? — Марков встал, чтобы подкинуть в камин дров. — Это очень даже заметно, и моей теории про гормональную совместимость не отменяет.

Абстрактная тема любви тут же была позабыта.

— Тоня? Ты чего? Стесняешься что ли? Да, брось, мы ему не скажем, — Петров подмигнул так, что сразу стало ясно, это будет первое, что он сообщит Якушину. — Мало ли кто в кого был влюблен. Я, например, училку по русскому любил.

— Ольгу Леонидовну? — единственное, что я смогла из себя выдавить. — Она же толстая.

— Вот, видишь. Это такая ерунда.

— Ерунда?

Я вспомнила, как бегала по школе в надежде встретить его на перемене в коридоре, как рыскала в соцсетях, выискивая фотки на страничках его одноклассников, потому что ему самому было пофиг на соцсети, и придумывала разные истории о том, как мы, наконец, познакомимся. Но этого не происходило, и я сидела, тупо уставившись в стенку, и думала, что счастья никогда больше не будет или, валяясь на полу, слушала самые грустные на свете песни и пыталась не вспоминать, как он любезничает с другими девчонками.

Но всё ещё усложнило предательство самого близкого друга, с которым мы прошли через огонь, воду и медные трубы.

Вместо того, чтобы успокоить или поддержать, он только и делал, что рассказывал про какую-то глупую курицу, которая с нами и года-то не проучилась.

Хорошо хоть Линор была готова всегда выслушать. Она постоянно писала: «или дай ему о себе знать и подружись, или выброси из головы. Потому, что нельзя полюбить того, кого не знаешь».

Но я отчего-то упорно хотела, чтобы он сам влюбился в меня. А мне, между прочим, было тринадцать, я была ещё ниже ростом, ещё худее, с обыкновенными прямыми русыми волосами и без грамма косметики.

Оглядываюсь назад — даже смех разбирает, с чего бы это он разглядел меня? Но совет Линор я всё же один раз попыталась воплотить. Глупость страшная, до сих пор стыдно. И как такое могло в голову прийти?

Вырядилась, намазалась, и пошла в магазин, куда он всегда после школы заходил.

Дождалась, пока не наберет продукты и не оставит на пять минут в стороне тележку, чтобы сходить за хлебом. Он всегда так делал.

А потом просто взяла, поменяла его тележку со своей и встала неподалёку, якобы мороженое выбираю. Ну, он вернулся, увидел в оставленной тележке два яблока и давай метаться по залу. Потом, наконец, заметил меня и свою тележку, подошел, встал сбоку, а я вроде как не замечаю, крепко за ручку держусь и в морозильнике ковыряюсь.

Он такой:

— Извините, у вас, кажется, мои продукты.

А я голову рассеянно поднимаю:

— О, привет.

И он машинально:

— Привет.

— Какие продукты? — специально хлопаю глазами и туплю.

— Ну, вот у тебя — это моя тележка.

И тут, словно внезапное озарение на меня находит:

— Точно! Какая же я рассеянная. Извини. А ты же из нашей школы, из десятого, да?

— Да, — коротко подтверждает он, забирая тележку.

— А я из восьмого. Тоня.

Но Якушин только вежливо улыбнулся, пошел к кассе, пробил свои продукты и даже не обернувшись, ушел.