Дети Шини

После долгих препираний, решили, что спать нам придется прямо на бильярдном столе в тесном соседстве, чтобы удержать хоть какое-то внутреннее тепло. И как потом выяснилось, то было на удивление разумное и правильное решение. Потому что Герасимов, когда заснул, грел почти, как печка. А вырубился он сразу, стоило ему опуститься на серо-зеленое сукно.

Я же, несмотря на усталость, никак не могла уснуть, поверхность стола была очень твердой, единственная подушка, которую отдали мне, неудобная, одеяло постоянно стягивал Герасимов, а в животе урчало от голода. В голове теснились чересчур тревожные и пугающие мысли.

Амелин тоже не засыпал. Слышно было только его дыхание, музыка не играла, спина напряжена.

— Ладно, — я примирительно похлопала его по плечу, — глупо сейчас ругаться. Ты действительно не обязан был ничего рассказывать. Просто я думала, мы друзья. Мне так почему-то казалось.

Он отозвался моментально, словно только этого и ждал.

— Видимо, я должен был обмануть Петрова, — сказал серьёзно. — Ради тебя.

— Я такого не говорила.

— У меня никогда не было друзей. Так что не очень-то умею дружить. Знаю только, что нужно поступать честно. И я старался. Но сейчас всё как-то перепуталось. Теперь вижу, что одной честности недостаточно. Что нужно делать выбор, и всё равно, не важно, что выберешь, всё будет нечестно.

— Ты должен был понимать, насколько мне это важно.

— Но Петрову же тоже важно. Он только и думает, что о своем кино. Живет этим. В нем его смысл, понимаешь? Это очень круто, когда есть смысл.

— Ясно. Петров тебе важнее.

— Значит, всё-таки я прав, это вопрос выбора, а не честности, — Амелин развернулся ко мне лицом. — Я выбираю тебя. Ты важнее.

И, хотя я не могла видеть выражение его глаз, была уверена, что он смотрит на меня сквозь непроницаемую темень так, как тогда, когда умолял перестать думать об отъезде.

— Отвернись.

Он послушно повернулся обратно, а затем, нащупав мою руку, притянул её к себе и засунул в карман своего пальто.

— Важнее всего. Любых обещаний и клятв. Но, понимаешь, Петров единственный человек, который заступился за меня тогда в Волоколамске. Если бы не он, вы бы меня там и оставили. Помнишь?

Я сразу вспомнила тот момент и Амелина, валяющегося на горе разбросанных шмоток и просящего вступиться за него, и мне стало немного стыдно.

— У тебя, правда, нет ключа?

— Похоже, ты меня совсем за идиота держишь, — он грустно усмехнулся, и это движение отдалось в моем плече.

Мы немного помолчали.

— Почему ты собирался умереть? — спросила я то, что меня так давно интересовало.

Он немного помедлил.

— Потому что устал и хотел начать всё заново.

— Как это заново?

— Забыть всё, что было, и переродиться. Стать кем-то или чем-то другим.

— Ты серьёзно в это веришь?

Он пожал плечами.

— Скорей всего нет. Но забыть наверняка получилось бы.

— Что забыть?

Я повторила этот вопрос ещё три раза, но он не ответил. И я не стала давить, просто спросила другое.

— Расскажи мне про смерть. Как это вообще?

— Глупая, выброси сейчас же это из головы, — он тут же оживился и опять попытался повернуться. — Когда допускаешь подобные мысли, они начинают неотрывно преследовать и становятся навязчивой идеей.

— Уж кто бы говорил.

— Пожалуйста, хоть раз поверь мне. У тебя нет причин думать о смерти.

— Как это нет? Очень даже есть. Если ты забыл, я лежу в подвале, на бильярдном столе, в темноте, в холоде, без еды, воды и шансов на спасение.

— Как-то уж слишком легко ты сдаешься. Я тебя не узнаю. Через снежное поле просто так, без смысла потащилась, а сейчас, когда важно, сразу в кусты.

— Я просто хочу подготовиться. На всякий случай. Ты говорил, что всё про это знаешь.

— Мало ли что говорил, а вот Конфуций считал, что раз мы и о жизни-то ничего не знаем, то о смерти не можем знать и подавно.

— Пожалуйста. Я тебя очень прошу. Мне это нужно, чтобы не бояться.

— Хорошо. Слушай.

«Умирать — это как автостопом приехать ночью в незнакомый город, где холодно, льёт дождь, и ты опять один».

Он сделал паузу, сжал в кармане мои пальцы, нащупал то самое кольцо Якушина и непроизвольно стал крутить его.

«Там солнца не будет… Мерцанье каких-то лучей во мгле, последнее напоминанье о жизни и о земле. Там солнца не будет… Но что-то заставит забыть о нём, сначала полудремота, полупробужденье потом».

И потом опять принялся рассказывать все эти свои стихи, вспоминать цитаты и красивые фразы.

Я спросила, зачем он выучил столько стихов, и он ответил, что учить стихи — это примерно, как резаться, только для головы.

И что когда он был маленький, бабушка ему всё время громко читала их перед сном, чтобы не слышать, как ссорятся соседи, а потом он запомнил один стих, и, когда она уходила на ночную смену, сам себе его рассказывал.

«Мы не заметили жука. И рамы зимние закрыли, а он живой, он жив пока, жужжит в окне, расправив крылья».

Другой он выучил, лишь бы заснуть и не слышать голос того мертвого мальчика. Чуть позже понадобился новый стих. А после ещё очень много новых стихов.

И он снова начал их читать. Было просто удивительно, как у человека в памяти может уместиться столько всего.