Дети Шини

Тот же после той ночной истории всячески избегал оставаться со мной наедине, даже за дровами теперь ездил с Марковым, а я с Герасимовым.

Обида сквозила и в его молчании, и в сдержанности, и когда он специально делал вид, что не слышит мой вопрос. Порой, когда я обращалась к нему, становился неоправданно резким, точно я говорю о чем-то ненужном и второстепенном.

Странные кратковременные вспышки раздражения, и я чувствовала, что он постоянно ждет от меня каких-то слов, какого-то шага. То ли каких-то признаний, то ли извинений не понятно за что.

Однако я слишком долго жила с ощущением его абсолютной недосягаемости, чтобы вот так запросто перешагнуть этот барьер и избавиться от сомнений. Это вполне могло быть лишь уязвлённое самолюбие. Или же он слишком привык всем нравиться? Но самой неприятной казалась версия о том, что ему просто скучно в отсутствии женского внимания.

С Амелиным же было просто. Этот, если вдруг и обижался, то дольше десяти минут дуться не мог. Бросал что-нибудь колкое, потом сразу раскаивался и, если сам не просил прощения, то спешно менял тему, будто ничего и не было. В те же моменты когда он становился серьёзным, когда что-нибудь читал, переводил свои песни, слушал музыку или когда мы просто разговаривали, мне иногда казалось, что мы знакомы давно. Потому что, порой, он высказывал такие мысли, которые я как будто уже от кого-то неоднократно слышала.

Однако при всей мальчишеской непосредственности и природном обаянии, глубоко внутри него сидело нечто темное, что-то тяжелое, порочное и опасное, то, что он отчаянно и очень тщательно скрывал, нечто вроде того, что я видела в его глазах тогда, у Якушина в деревне, и куда снова заглядывать не хотелось.

Кроме стихов, которые, казалось, он знал все на свете, ему очень нравилось всерьёз рассказывать что-нибудь совершенно невероятное и шокирующее, чтобы все сидели и слушали его, раскрыв рты и затаив дыхание. И большинство этих историй были жутковатые и противные, хотя в конце их неприятный настрой обязательно развеивался какой-нибудь забавной чепухой. В них вечно переплетались правдоподобные обстоятельства и полнейшая ерунда.

Вроде того, как когда он был маленький, его сестра пошла в магазин, а коляску оставила на улице и к ней привязала собаку, чтобы охраняла. Но собака увидела кошку и бросилась за ней, коляска покатилась следом и прямиком на проезжей части перевернулась. А он вывалился прямо на дорогу и долго катался там под колесами машин, потому что никто из водителей его не замечал.

Или как его один раз ударило током, и он, находясь, некоторое время без сознания и дыхания, почти умер, и видел себя со стороны, и как его дух, отправившись бродить по городу, чуть было не потерялся, забыв в какое тело он должен вернуться.

Или после вполне здравого рассуждения о том, что если большая часть Земли покрыта водой, то вполне возможно, что в глубинах океана существует разумная жизнь, вдруг начал рассказывать, как однажды стал тонуть. Очень громко кричал и звал на помощь, но дедушка, который сидел на берегу, этого не замечал, потому что читал газету, а слышал он плохо. И, якобы, тонуть в первый момент было очень страшно и больно, а потом стало хорошо и даже приятно. Но потом, откуда ни возьмись, к нему приплыла здоровенная усатая рыбина, с плавниками в виде острых зазубрин, и сказала, что она наказывает его за то, что он не слушался дедушку и без спроса полез в воду, и поэтому утонуть не даст. Ведь тот, кто плохо себя ведет, не заслуживает того, чтобы припеваючи жить в прекрасном подводном царстве.

И тогда Марков, который приходил специально послушать эти фантастические байки, обязательно начинал спорить, что так на самом деле быть не может, но Амелин только лукаво улыбался и отвечал, что Марков так рассуждает только потому, что никогда не пробовал отделять мозг от тела.

Настя же помимо этой смешной затеи с танго, фенечек и оригами, отыскала простой карандаш и белый лист картона и заявила, что собирается написать портрет Герасимова, потому что он, единственный, кто может просидеть, не двигаясь, дольше десяти минут.

А Петров по-прежнему развлекался игрой в Детей Шини. Закончив свою концептуальную инсталляцию из ледяных игрушек, он переключился на нас, заставляя надевать старые тряпки и разыгрывать какие-нибудь глупые сценки. Ему иногда везло, и кто-нибудь соглашался, но чаще всего посылали. Однако всё это чудное театральное действо определенно придавало и без того странной капищенской атмосфере оттенок явного массового помешательства.

Марков какое-то время добросовестно пытался придумать, откуда взять деньги, но кроме «что-нибудь продать» или «ограбить банк» ему ничего в голову не приходило. Тогда он пошел и на два дня оккупировал библиотеку, но только вместо ожидаемого от него решения, он нашел нечто совсем другое и зачитал нам вслух: